Еще раз покосившись на газету, я посмотрел на Митьку. Если принес вот так в середине рабочего дня, значит, в ней есть что-то важное. Рыться и искать не хотелось, тем более, что Митька прекрасно знал уже ставшей традицией мое вечернее чтение газеты, совместно с Филиппой. Это был час уютного молчания, когда мы усаживались в ее будуаре и шуршали страницами. При этом Филиппа любила устраиваться на полу, используя мои ноги в качестве опоры. Сам того не подозревая, я так ее нагрузил, что в течение дня мы даже на обеде иной раз не встречались, каждый был по горло занят своими делами. Самое смешное, что очень скоро мы сыскали славу этаких затворников, чуждых светских увеселений, а я же был рад, что нашел наверное единственную женщину, которая полностью разделяла мои взгляды на бесконечные балы и развлечения. Куда интереснее было заниматься чем-то действительно важным, что в итоге принесет свои плоды. Нет, развлекаться тоже иногда надо, чтобы мозг банально перезагрузить, но не каждый же день.
Филиппа не жаловалась, ей это действительно нравилось. Она даже однажды при родах присутствовала, чтобы что-то понять. Вернулась бледная, но настроенная весьма решительно. Через неделю пришла ко мне с проектом указа и просьбой выделить деньги на книги по медицине, потому что своих не было. На вопрос, она хочет, чтобы медикусов готовил университет, или сразу созданная лекарская школа Филиппа промолчала, а потом сообщила, что подумает. Думала, кстати, до сих пор, постоянно совещаясь с Бидлоо, которому видимо заняться было нечем, и реже с крайне занятым Лерхе.
— Вторая станица, — невозмутимо произнес Митька, заметив мой взгляд. Я открыл газету сразу на второй странице и чуть не упал, потому что на меня со страницы смотрела корова. Проведя пальцем по рисунку, я растер краску между двумя пальцами — она сильно мазалась, но факт оставался фактом — это была первая иллюстрация в обычной газете. Долго разглядывая рисунок, я мысленно выписал Юдину премию, но тут же отбросил эти ненужные и вредные мысли — он не умеет работать нормально без угрозы лишить его чего-нибудь не жизненно важного, и не мешающего дальнейшей работе. Налюбовавшись на корову, я приступил к чтению самой статьи. Прочитав, задумался уже над премией себе любимому, потому что я молодец. Вот так, сам себя не похвалишь, никто и не додумается это сделать. А молодец я в том плане, что догадался навесить вакцинацию от оспы на попов.
Представители Синода не полуграмотные попы из глубинки, они высокообразованные люди, и быстро смекнули, что эффект от вакцины имеет место быть, к тому же живых примеров перед глазами было предостаточно. Тогда они привились сами, посмотрели на результат, заставили привиться всю монашескую братию, в которую тоже не всех подряд брали, несмотря на разные досужие домыслы. Тот же Мендель — монах-августинец, если что, а вообще на божественное посягнул, основные принципы генетики вывел. Так что тут все прошло гладко. А вот потом святые отцы собрались, подумали и придумали-таки удивительную схему распространения прививки в массы. Они в приказном порядке велели всем попам внести в свои проповеди сказания о коровах, которые были даны нам Господом нашим не просто так, а как кормилицы и защитницы детей Его, и это совершенная истина, потому что для крестьянина — корова — это святое, хоть мы и не в Индии живем. Эти проповеди читались в каждом мало-мальском приходе несколько недель, а затем начали понемногу разводиться тезисами по типу: хоть Господь терпел и нам, вроде как велел, но вот коровки-кормилицы за что страдают, поражаясь оспенной дрянью? А не за тем ли, дети мои, чтобы помочь неразумным чадам избежать хвори страшной через кормилицу-защитницу свою, коя в успокоение и во спасение нам дана, аминь. К тому же коровья оспа легко переносится не только людьми, но и самими коровами, которые, о, чудо, выздоравливали практически сразу, как только заразу человеку передавали, дабы защитить его от черной оспы, которой коровы — не болеют. Логично? Еще бы. Согласно статьи вакцинация по стране прет полным ходом, и никто, я в том числе ни слухом, ни духом. Конечно, такие вещи лучше под наблюдением лекарей делать, но хотя бы так, и то хлеб. Хитрые деды из Синода даже особо экзальтированных прихожанок в массы выпускали, которые про чудесные избавления орали, прямо в духе современных мне представлений на околобожественные темы с бьющимися в экстазе излеченными. Молодцы, нечего сказать. И у кого только научились?
— У Юдина, — усмехнувшись, ответил мне Митька, когда я задал этот вопрос. — Он святым отцам, когда историю свою писал так прямо и сказал, что доказательств бы для народа побольше, и вообще все массово в коровники попрут и руки царапать начнут. Он же вставил истории про чудесные спасения императора и императрицы, которым Господь телочков накануне болезни подсунул, дабы правили они на радость…
— Да уж, Юдин у нас один такой, — я сложил газету, чтобы вернуться к ней вечером.
— И не надейся, государь, Петр Алексеевич, — Митька хмыкнул. — Он себе таких же подобрал работников. И по вечерам проводит обучение, как сделать историю красочнее и интереснее, — я прикрыл глаза рукой. Боже, что я наделал? Не выпустил ли джина из бутылки? Но его теперь назад не загонишь, народ требует зрелищ, то есть хорошего и горячего чтива, и желательно почаще.
— Горенки полностью Долгоруким возвращаешь, государь, Петр Алексеевич? — Митька готовился проект приказа составлять.
— Ванька их купил, и заплатил золотом, — я кивнул на статуэтку. — Да и надо же им где-то жить. Как он сына-то назвал? — запоздало поинтересовался у выходящего Митьки.
— Петр, — он усмехнулся и уже приготовился закрыть за собой дверь, но я его остановил.
— Румянцев где? — Петр значит, ну-ну.
— Пытается увезти обратно во Францию Филиппа Орлеанского и его… хм, подругу.
— Получается? — я только зубами скрипнул, потому что никак невыгоняемые французы начали меня уже раздражать.
— С трудом, но сундуки не далее, как сегодня утром, удалось наконец собрать и даже закрепить на карете. Так что, возможно, уже завтра выдвинутся. Осталось же всего-ничего шевалье в карету загрузить, — я не удержался и хмыкнул.
— Вот скажи мне, как он с Шуваловыми умудрился настолько общий язык найти? — я покачал головой и потянулся. Работать не хотелось, да и не было каких-то особо важных дел, за исключением того, чтобы Румянцева послать к испанцам с предложением разрешить наш назревающий конфликт полюбовно. С французами можно кого другого отправить, все равно у нас с Людовиком пока вооруженный нейтралитет и почти что мир и дружба.
— На почве особой остроты ума, надо полагать, — Митька вздохнул и закрыл дверь, но теперь уже с этой стороны. — Мне тут намедни весточка пришла от моего Мастера по масонской ложе. Просит он одного кандидата посвятить в его отсутствие. Очень уже тот горит желанием разделить с братьями их нелегкий труд.
— И кто этот жаждущий? — я внимательно посмотрел на Митьку. Тот немного замялся, словно не хотел мне говорить, хотя я точно знаю, что Ушаков имеет все имена потенциальных братцев-каменщиков. Наконец, Митька вздохнул и тихо произнес.
— Воронцов это…
— Что? — я даже вскочил на ноги. — Секретарь Филиппы?
— Ну… да, — развел руками Митька. — Ты только не волнуйся, государь, Петр Алексеевич, я с него глаз и так не спускаю, все-таки над секретарями я пока главный. Да и не призывает ложа к насилию…
— Я знаю, — я снова опустился в кресло и прикрыл глаза рукой. — Я знаю, масоны могут всего лишь за своих заморских братьев просить. Но… А, ладно, посвящай этого малолетнего кретина, пущай почувствует собственную значимость. — Я махнул рукой, показывая свое отношение ко всему этому сборищу.
— Михаил Воронцов твой ровесник, государь, — ухмыльнулся Митька.
— Я знаю, вот только он слишком уж хочет уподобиться иноземцам, поэтому Магистру в ноги и упал, — я побарабанил пальцами по столу. — Вот что, Мишка этот с братьями Шуваловыми больно дружен был, когда у Елизаветы в пажах ошивался. Проверить бы надобно, а не так уж случаен этот загул с шевалье Орлеанским произошел.
