с двумя рядами серебряных пуговиц и воротником стоечкой, без эполетов, зато с погонами. Младший в похожем мундире, но не такой породистый, казался уменьшенной и растолстевшей копией первого.
— Ваше Императорское Величество! — с поклоном сказал лейб-медик и пододвинул гостье стул, который тут же был полностью погребен под кринолином.
И поклонился мальчишкам.
— Ваши Императорские Высочества!
Старший из «высочеств» важно кивнул, младший почти не отреагировал.
Дама взяла Сашу за руку и стало очень быстро говорить по-французски. Прикосновение было теплым, нежным и будоражило, но из ее монолога он не понял ничего, кроме своего имени. «Величество» называло его «Саша».
— Извините, — сказал он. — Я плохо понимаю французский…
Обратиться к даме «Ваше Величество» казалось смешным, поэтому он обошелся вовсе без обращения.
Прекрасная гостья посмотрела на него испуганно и перешла на немецкий.
Его он не знал совсем.
— Я не понимаю, — признался он.
Взгляд «Ее Величества» стал отчаянным.
Нет! Это нельзя сыграть. Он почти двадцать лет проработал адвокатом, и научился отличать ложь от правды. Гостья не играла.
Тогда что происходит?
— Саша! Ты совсем меня не помнишь? — с легком акцентом, по-русски спросила дама.
Язык подданных явно давался ей хуже, чем Ивану Васильевичу.
— Можно по-английски, — смилостивился Саша.
Она замотала головой.
— Не надо! Сашенька, совсем не помнишь?
— Я не хочу вас огорчать, но нет.
— А братьев? Никсу? Володю?
— Нет, — вздохнул он.
— Можно я вас представлю? — спросил гостью лейб-медик.
Она кивнула.
Было совершенно очевидно, что дама хочет расплакаться, но она только сжала губы.
— Ее Императорское Величество божьей милостью Императрица Всероссийская Мария Александровна, — сказал врач. — Ваша матушка.
— Что я должен сделать? — спросил Саша. — Поцеловать руку? Я совсем не помню придворный этикет. Вы уж меня инструктируйте, Иван Васильевич.
— Ничего, — сказал Иван Васильевич и перевел взгляд на старшего мальчика. — Его Императорское Высочество цесаревич Николай Александрович. Ваш старший брат.
Толстый мальчик оказался Его императорским Высочеством Владимиром Александровичем.
Лейб-медик снова обратился к прекрасной даме.
— Могу я просить вас об аудиенции наедине?
Императрица кивнула.
— Мне позвать Китти? — спросил врач.
— Я останусь с братом, — сказал старший юноша, он же цесаревич Николай Александрович, он же Никса.
— Я тоже, — сказал младший.
Лейб-медик кивнул, и они с «Величеством» удалились.
— У нас дико красивая мама, — сказал Саша, когда они остались втроем. — Интересно, а если бы я ей так прямо и сказал: «Мадам, вы прекрасны!» — это было бы очень по рабоче-крестьянски?
Никса расхохотался.
— Как ты сказал? По рабоче-крестьянски?
— Я, правда, не помню этикет. Веду себя, как медведь, наверное. Ты меня поправляй.
— А «медведь» тебе подходит, — сказал Никса. — Даже больше, чем «бульдог».
— Почему «бульдог»?
— Прозвища своего тоже не помнишь?
— За глаза зовут «бульдогом»?
— Бульдожкой или Мопсом. Но ты не обижайся. Володю вообще «Куксой» зовут.
Володя насупился.
— Ладно, буду знать, Никса, — сказал Саша. — Могу я тебя «Никсой» называть? Или только на «вы» и «Ваше Высочество»?
— Ты можешь. Володя может. Младшие братья: Алексей и Сергей (когда говорить научится). Сестра Маша. Мамá и Папá. Остальные: «Ваше Императорское Высочество» или на «вы» и по имени и отчеству.
— Спасибо за ликбез. Усвоил.
— Спасибо за что? «Ликбез»?
— Ликвидацию безграмотности. Похоже ваш утонченный двор для меня слишком утонченный.
Никса хмыкнул.
— Ты и до болезни утонченностью не отличался.
Володе быстро наскучил разговор, он отправился по своим детским делам, а они остались вдвоем.
— Никса, а у тебя есть ноутбук? — спросил Саша и стал следить за реакцией.
— Записная книжка? — переспросил Никса.
— Нет. Компьютер.
— Вычислитель? Арифмометр?
— Ладно! Проехали! — вздохнул Саша. — Никса, а можно эту дурацкую ширму отодвинуть? Там же окна, наверное, за ней?
«Брат» перетащил ширму к стене, и свет ударил из открытых окон, так что Саше пришлось прикрыть глаза рукой.
Окна были высоченные, до потолка, с синими тяжелыми шторами, слава богу, открытыми. На пасмурном небе наметились голубые просветы, и ветер гнал облака, обещая разогнать совсем.
— Никса, а сколько времени? — спросил Саша.
— Четыре пополудни.
— Здесь есть часы?
— На камине, тебе не видно.
— А можешь мне помочь до окна дойти?
Никса помог ему спуститься с кровати и подставил плечо.
И тут обнаружилась еще одна странность: Никса был выше. Он только пятнадцатилетний мальчик. Как? Саша всегда был выше всех: что друзей, что родственников.
Николай довел его до окна и усадил в кресло.
Окно выходило на цветник в регулярном французском стиле с красными и белыми розовыми кустами. За ним был парк с высокими деревьями, кажется, липами.
Он не долго любовался пейзажем, потому что возникла еще одна проблема.
— Никса, можешь довести меня до туалета? Ну, ватерклозета? До него далеко?
— Доведу. Не очень.
— Я могу так дойти или нужно одеваться?
— Сейчас.
Никса взял с прикроватной тумбочки колокольчик и позвонил.
Явился тот самый слуга, что приносил бульон.
— Митя, подай великому князю архалук! — приказал Никса.
«Архалук» оказался атласным полосатым халатом до пят и без пуговиц. Митя помог накинуть его на плечи.
Путь до туалета оказался недолгим, но Митя подставил второе плечо.
Самое удивительное, что Митя тоже был выше.
Вскоре они оказались в комнате, имевшей вид не совсем интимный: окно, столик у окна и мягким белый ковер на полу. Больше всего Сашу поразили два кресла, весьма претенциозных, обитых чуть не парчой, с кривыми ножками и деревянными подлокотниками.
Никса изящнейшим образом опустился в одно из них.
— Чему ты так удивлен? — спросил он.
— Не ожидал увидеть здесь творения мастера Гамбса.
— Почему?
— По-моему, это предмет для гостиной.
Раковины были вырезаны в сплошной мраморной столешнице и расписаны под гжель. Краны торчали вертикально над раковинами и были, кажется из золота.
Но самым неожиданном казалось то, что над раковинами отсутствовало зеркало, а вместо него висел солидным размеров летний пейзаж, и еще два поменьше — слева и справа.
Сортир представлял собой кабинку с дверью явно дорогого полированного дерева. На стене кабинки имелось кованое бра со свечей, которую услужливо зажег Митя и тут же ретировался.
Прямо напротив входа располагалось сиденье системы «в деревне у бабушки», но из того же дерева. Дырка, впрочем, открывалась не в выгребную яму, а в некое фаянсовое подобие унитаза, расписанное под гжель. Рядом с сиденьем лежала газета «С.-Петербургския ведомости» («и» с точкой в слове «Петербургския» и «ведомости» через «ять»), а по другую сторону толстые брикеты, похожие на упаковки писчей бумаги.
Брикеты были снабжены английскими надписями: «Медицинская бумага Гайетти», «Изготовлено из чистейших материалов» и «Величайшая потребность века», а также адресом в Бостоне и годом: 1857.
«Ведомости» были еще занятнее. Имелось несколько номеров
