отношенія закона къ однимъ и другимъ они видѣли и чувствовали.
Но эта несправедливость и неравномѣрность казалась имъ какимъ то случайнымъ недосмотромъ или недобросовѣстностью отдѣльныхъ чиновниковъ, авторовъ закона, которые именно только въ этомъ случаѣ и сыграли въ руку богатымъ.
Словомъ, имъ тутъ представлялась какая то закулисная частная сдѣлка, въ результатѣ которой и оказались отдѣльные несправедливые законы.
Какой-либо общей тенденціи законодательства они не подозрѣвали; такое обобщеніе имъ было недоступно.
А безъ этого и всѣ усилія ихъ уяснить свое собственное положеніе въ ряду остальныхъ соціальныхъ группъ оставались безплодными. Они топтались на одномъ мѣстѣ, не умѣя перешагнуть за черту, заколдованнаго круга недоумѣній, ежедневно порождаемыхъ противорѣчивыми отношеніями закона и самого общества къ однороднымъ, казалось бы фактамъ и явленіямъ.
А между тѣмъ порывъ за эту то черту и порождалъ всѣ споры и разговоры. Это была чисто инстинктивная потребность въ самоопредѣленіи, потребность найти свое мѣсто въ ряду другихъ соціальныхъ группъ.
У профессіональныхъ воровъ потребность эта тѣмъ болѣе сильна, что всѣ общественныя группы на каждомъ шагу сталкивались съ ними своими наиболѣе острыми углами, чѣмъ и причиняли имъ, какъ группѣ, невыносимыя страданія. Они, какъ группа, представляли изъ себя живое тѣло, въ которое острыми клиньями врѣзывались всѣ остальныя группы, и разрывали, его на части.
Положеніе, съ которымъ, конечно, не можетъ примириться ни одна группа, какъ бы она ни была невѣжественна и груба по своему составу.
Невыносимыя страданія, чисто физическаго свойства, уже сами по себѣ заставляютъ ее метаться изъ стороны въ сторону въ поискахъ такого положенія, которое хотя отчасти избавило бы отъ дѣйствія острыхъ угловъ.
Но что бы избавиться отъ дѣйствія острыхъ угловъ, нужно знать тотъ центръ, изъ котораго они исходятъ и получаютъ именно данное направленіе.
А они этого то и не знали: это то опредѣленіе имъ и не давалось. Они чувствовали только боль. А кто и что является виновникомъ этой боли и страданій, неизвѣстно.
Имъ казалось, что всѣ виноваты одинаково.
— Всѣ насъ бьютъ! — какъ говорилъ Ванька Коловерть.
И въ этомъ отношеніи Ванька Коловертъ являлся выразителемъ настроенія большинства. За нимъ, такъ сказать, стояла вся масса воровъ.
Всѣ думали, что «всѣ ихъ бьютъ», и въ этомъ битьѣ одинаково виновными считали всѣхъ.
Приставъ, городовой, крестьянинъ, купецъ, слесарь, лудильщикъ, пирожникъ, попъ, слѣдователь, писарь, ростовщикъ, перекупщикъ краденнаго — всѣ стояли на одной доскѣ, на одной позиціи, какъ враги воровской корпораціи.
Исключеніе составляли только одни босяки, какъ группа до извѣстной степени близкая группѣ воровъ, не отдѣленная отъ нихъ болѣе или менѣе рѣзкой чертой.
Тутъ отношенія можно назвать вполнѣ мирными, хотя съ нѣкоторымъ оттѣнкомъ презрѣнія со стороны воровъ.
Воръ считаетъ босяка, собственно, «своимъ братомъ», въ которомъ, однако, видитъ нѣкоторыя отрицательныя черты — это нежеланіе встать по отношенію къ обществу въ явно боевую позицію.
— Работать онъ не любитъ, а «взять» боится.
Такимъ опредѣленіемъ воръ хочетъ сказать, что принципіально босякъ ничего не имѣетъ противъ воровства, но боится встать въ активно враждебное положеніе къ обществу.
Отсюда — опредѣленіе, что босяки вообще не активная группа.
— Они больше языкомъ. Послушать ихъ, такъ они куда какіе большіе! А посмотришь его въ дѣлѣ, онъ заяцъ зайцемъ: ушки прижметъ да и смотритъ, какъ бы не опоздать стрекача задать.
Но голодъ и зайца заставляетъ воровски забѣгать на мужицкое гумно. Поэтому и босяки нерѣдко подкрѣпляютъ свой бюджетъ воровствомъ, въ особенности тѣ, которые замоторѣли въ босячествѣ и смотрятъ на свое положеніе, какъ на опредѣлившееся на всю жизнь.
А этимъ уже окончательно сглаживается граница между двумя въ существѣ своемъ самостоятельными группами.
Воры смотрятъ на босяковъ сверху внизъ, но своими антагонистами ихъ не считаютъ.
— Все же они фартовые ребята.
За эту же фартовость воръ снисходительно относится и къ проституткѣ, хотя уваженія къ ней и ея ремеслу не чувствуетъ.
— Барская подкладка!
Но эта «барская подкладка», во первыхъ, находится въ тѣхъ же «кольяхъ и мяльяхъ», что и воръ; во вторыхъ, оказывается единственно доступной ему женщиной; и въ третьихъ, часто необходима ему, какъ помощница, т. е. въ послѣднемъ случаѣ берется за его же ремесло, — а поэтому и достойна зачисленія въ разрядъ друзей и ни въ какомъ случаѣ не является врагомъ.
Всѣ остальные соціальные группы — враги въ глазахъ вора.
И если исключить единицы, вродѣ Яшки Профессора, мечущіяся въ поискахъ идеальнаго положенія для вора, какъ такового, — то остальная масса воровъ представится намъ замкнутой въ самой себѣ корпораціей, съ своей особенной психологіей, съ своими традиціями и рангами.
Корпорація эта, чуткая и отзывчивая на всѣ внѣшнія воздѣйствія, внутри себя застыла въ древнихъ традиціяхъ, которыми и жила, охраняя ихъ свято и ненарушимо до послѣдняго времени.
При оцѣнкѣ воровскихъ традицій и ранговъ прежде всего, конечно, встаетъ вопросъ объ ихъ цѣлесообразности и полезности для корпораціи въ ея цѣломъ.
Начнемъ съ ранговъ, такъ какъ они до самаго послѣдняго времени устанавливались согласно требованіямъ традиціи.
На самой верхней ступени, какъ извѣстно, стоятъ грабители-смертоубійцы. Это — воровская аристократія, аристократія по крови, такъ сказать, классъ воровского рыцарства.
Цѣнится тутъ цѣльность натуры, выражающаяся въ крайней жестокости, не допускающей никакихъ компромиссовъ съ чувствомъ человѣчности.
— Ни капли чувствительности!—
Вотъ отрицательное опредѣленіе идеальнаго рыцаря.
— Онъ младенца зарѣжетъ, какъ ципленка: и бровью не моргнетъ.
— Ему это ни почемъ!
— Твердый человѣкъ!
Жестокость по отношенію къ другимъ непремѣнно должна дополняться презрительнымъ отношеніемъ къ страданіямъ собственнаго тѣла, а затѣмъ и крайней дерзостью поступковъ.
— Камень — человѣкъ!
Багажъ такого «рыцаря», обыкновенно, характеризуется дерзкими разбойными нападеніями, съ десятками человѣческихъ жертвъ, побѣгами изъ каторги, терроризированіемъ населенія на волѣ и начальства въ тюрьмѣ, безъ единаго стона вынесенными плетями, мѣсячными голодовками во время побѣговъ въ сибирской тайгѣ и другими подвигами выносливости съ одной стороны и жестокости съ другой.
— Его ничто не беретъ!
— Ему ничто не страшно.
Это обычная репутація «рыцаря большой дороги».
Индивидуальные черты рыцаря до извѣстной степени совпадаютъ съ чертами былыхъ атамановъ разбойниковъ.
Это все таже цѣльная натура, выносливая, презирающая все и вся, поставленная только въ иныя условія жизни.
Эти то иныя условія и отражаются на типѣ воровского рыцаря въ невыгодную для него сторону.
Въ то время, какъ былинный атаманъ разбойниковъ наряду съ жестокостью обладалъ и возвышенными чертами благородства, былъ бойцомъ, наносящимъ и отражающимъ удары врага, — современный намъ его потомокъ представляетъ изъ себя ничто иное, какъ сильнаго, но затравленнаго звѣря, безумно бросающагося на перваго встрѣчнаго.
Сколько нибудь равная борьба для него ужъ не возможна, и поэтому ему приходится постоянно прятаться и укрываться, — и вотъ онъ изъ разбойника-рыцаря превращается въ
