прожила, внутренне ворчу я, хотя и понимаю, что зря.
— Пришла, потому что соскучилась по вам, дуракам молодым. По юности своей. Ты, между прочим, тоже ходил к себе маленькому, паровозики носил. И потом ещё, кстати… ой… Ну, неважно…
— Ну, а как ты забыла-то, что тебя со свадьбы украли?
— Да не смогла бы я забыть такое, ты шутишь что ли? Расскажите, кстати, что там было. Наташ, тебя это… как сказать, не обидели там?
— Наш герой меня спас, — смущённо мотает головой молодая жена. — Ты бы видела, я такого даже в кино не встречала. Он зацепился за колесо взлетающего самолёта…
— Самолёта⁈ — ахает Мурашка и таращит глазёнки.
— Да, меня запихали в «Кукурузник». Так вот, он вскочил, в воздухе уже перелез на крыло и всех перестрелял.
— Ну, одного ты сама вырубила, — добавляю я, — и выбросила из самолёта.
— Серьёзно? Молодец! Не прекращай занятия, кстати!
— Ладно…
— Ну… — задумчиво качает головой Мурашка, — вот это воспоминания, не такие, как у меня… Непонятно… Если так… Значит, можно предположить, что если ты будешь знать будущее и изменишь его, то в жизни… ой, нет, погоди…
Она смешно трясёт головой.
— То есть ты что-то сделал такое, чего не делал раньше, или не ты… ну, в общем, смотрите, вот жила я, жила, когда была Наташей Рыбкиной, то есть тобой, вышла замуж, роди… ну, то есть жила себе дальше, полезла потом шторы снимать и навернулась с лесенки. Давно надо было умные жалюзи заказать…
— А он? — кивает на меня Рыбкина.
— Не спрашивай. Короче. Жила-жила, прилетела обратно, превратилась в Наташу Мурашкину и вижу себя прежнюю. А у меня прежней происходят в жизни драматический эпизод, которого в моей собственной жизни не было и при этом я остаюсь неизменной, и ничего вокруг меня не меняется. Стало быть, либо эпизод этот не имеет существенного влияния на мою жизнь, либо… Либо все эти витки… Ну, то есть… Тогда, возможно, мы ходим не просто по спирали а создаём что-то вроде слоёв, независимых друг от друга. И тогда, если ты изменишь свои действия, я, однажды попав сюда, не исчезну в результате твоих поступков а останусь жить в рамках своей временной проекции или, можно сказать, на своём слое.
— А у меня, — говорю я, — появился новый слой воспоминаний, с изменениями относительно того, что я переживал, будучи Егором Добровым. Помню и то, и другое, но новое хуже.
Мурашка задумывается…
— Блин, — наконец, говорит она. — А ведь действительно, вроде проступают какие-то воспоминания сегодняшнего ЧП. Но очень смутно и… как будто вспомнить не можешь. Слушайте! Ну, давайте за этим понаблюдаем, может, даже аккуратненько поэкспериментируем. Приезжайте в Минск, правда. Давайте не терять друг друга из виду. Хотя…
— Что? — спрашивает Наташка.
— Вот скажи, Егор, ты Брагин или ты Добров?
— Хм… хороший вопрос.
— Не подумай, дело не в том, кем тебе больше хотелось бы быть. Просто кем ты себя ощущаешь?
— Брагиным, чего тут думать.
Моя жена облегчённо вздыхает.
— Вот именно! — подтверждает Мурашка. — Ты тот, кто есть прямо сейчас, в текущей действительности. И, скажу вам правду, я, совсем ещё ребёнок с кучей ограничений и несвобод, но чувствую себя Натальей Николаевной Мурашкиной, и мне это нравится, хотя признаюсь, я прожила прекрасную счастливую жизнь. Вчера, конечно, сердце защемило, когда отца увидела, так грустно стало, даже всплакнула втихаря, но вот эти салажата… мои новые родители… Я их тоже люблю… Вот ведь какая штука…
Она замолкает и мы погружаемся в размышления.
— Так, ладно, мне бежать надо, — говорит маленькая Наташка. — Родаки скоро придут.
— Интересно, — задумчиво говорит моя Наташка. — А что будет, если ты выйдешь замуж за Доброва?
— Что? Как это? А вдруг он противный?
— Да ладно, это же наш Егор.
— Ну так-то да… Но ведь мы все можем из-за этого исчезнуть…
— Я просто подумала, — произносит моя жена и, оглянувшись на меня, переходит на шёпот. — А ты сможешь полюбить кого-то другого?
— Егор, иди полюбуйся ночным небом, пожалуйста, — предлагает Мурашкина, оглядываясь точно с тем же выражением лица, что и у Рыбкиной. — А мы тут пошепчемся немножко…
— Муж… — шепчет моя законная супруга.
Я любуюсь её телом, кажущимся в темноте вырезанным из гладкого тёмного дерева. Ночь, лунные блики играют на линиях рук, на груди и бёдрах. Капельки пота — это смола. Берёзовый сок… Она лежит рядом со мной, нагая, утомлённая и, я очень надеюсь, счастливая.
Я тоже счастлив, сам себе я могу в этом признаться. Если бы кто-то спросил меня, какой жизни я хочу, при условии, что могу выбрать любую, я бы оставил всё как есть. Да, думаю, снова выбрал бы именно эту. Я чувствую энергию молодости, я чувствую любовь и мне кажется, что мне по плечу абсолютно всё в этом мире. В этом… А может, и в других тоже…
Я наклоняюсь и целую Наташку в губы. Она обвивает мою шею рукой, тонкой и сильной, прижимая со всей мочи. Гладит мои плечи и спину, бедро, прокрадывается к животу. Я чуть отстраняюсь, давая ей дорогу и она совершенно бесстыдно скользит дальше.
— Ненасытная, — с улыбкой шепчу я.
— Ненасытный, — констатирует она, истину, упираясь в неоспоримый факт.
— Хочешь с ним сам поговорить? — спрашивает меня Толян, когда утречком мы встречаемся в холле гостиницы.
— Не очень, если честно, — отвечаю я.
Наташка ещё спит, а я вот выбрался пообщаться с начальником местного «Факела» по поводу вчерашнего «инцидента».
— Удалось что-нибудь выяснить?
— Ну, — мнётся Толян. — Точно не хочешь сам с ним поговорить?
— Слушай, у меня сегодня типа второй день, сам понимаешь. А чего там такое, что ты не можешь сказать?
— Да не, так, ничего особенного, — неохотно бросает он с кривой улыбочкой. — Он, типа идейным оказался.
— И что за идея?
— Как бы справедливость…
— И в чём же она, справедливость? В похищении юной девушки?
— Да, блин, Егор, он дебил контуженный.
— А раньше это не проявлялось?
— Нет, не замечали.
Блин, нужно действительно штатные единицы психологов вводить. Правда, я лично им не верю. Психологам то есть… Но может, хотя
