совсем на чуть-чуть, но он явно черпает из них силу.
Незаметно мотнув головой, и скорчив недовольную физиономию, я дал понять освобожденной нечисти, что сейчас его проделки абсолютно ник месту. Тот выставил вперед свои огромные ладони и кивнул большой и уродливой головой — не буду, мол, больше. Едва он это проделал, люди сразу начали подниматься на ноги. Ведь на самом деле они не были такими неуклюжими, как могло показаться со стороны. Это все были проделки моего новоявленного слуги.
— Хватит уже зубы скалить, ироды косолапые! — Дед Маркей, наконец-то, сумел подняться на ноги. — Все бока отдавили! Слышь, малой, ты как? Жив, аль нет?
— Жив, дед Маркей! — отозвался я, покашливая от витающей в воздухе пыли. Горло драло неимоверно.
— А что ж опять с тобой приключалось-то? — подойдя к развалинам печи, поинтересовался старик. — Ты как печь умудрился развалить?
Что примечательно, моего «Джанго освобожденного» дед Маркей не видел в упор, хоть и находился от него на расстоянии вытянутой руки. Да его вообще никто не видел, и это было просто замечательно. С такими возможностями я его прямо по профилю эксплуатировать буду — вносить разногласия и сумятицу в стан врага. Такие фокусы для настоящего диверсанта дорогого стоит.
— Да ничего со мной не приключалось, — пожав плечами, ответил я. После того, как я стравил излишки сил моему одноглазому головастику, мне так основательно получшело. — Лежал, никого не трогал, примус починял. А она возьми и развались!
— Чего починял? — У деда Маркея едва глаз не выпал от услышанного. — Какой примус? Ты же, паря, только что на ладан дышал?
Ах да, этот «прикол» здесь еще не известен. Первое издание романа Булгакова «Мастер и Маргарита», откуда я «стырил» известную цитату, должно произойти только в 1966-ом году. Писатель работал над книгой до самой своей смерти в 1940-ом году, но, так и не завершил. Редактирование и сведение воедино черновых записей осуществляла после смерти мужа вдова писателя — Елена Булгакова. И именно её стараниями этот роман увидел свет в том виде, в каком мы знаем его сейчас… Вернее, будем знать в будущем.
— Да шутка это, дед Маркей! — смеясь и кашляя одновременно, ответил я старику. — Ты чего это, шуток не понимаешь?
— А, раз веселиться начал, теперь точно не помрешь! — обрадованно произнес старик. — Так сама, что ль, печка рассыпалась? Как-то не похоже… — с сомнением произнес он, разглядывая груду кирпичных обломков.
— А ну подвинься, старый! — Пока все присутствующие мужики пялились на развалины печи, мамашка занялась делом — распахнула в избе все окна, чтобы хоть немного проветрить запыленное помещение. — А то совсем дышать нечем! — произнесла она, распахнув последнее окно.
Ворвавшийся в избу свежий утренний ветер, мгновенно устроил настоящий сквозняк, быстро выдув кирпичную взвесь из дома. Дышать сразу стало легче.
— Такое ощущение, что в топке мина взорвалась, — никак не мог успокоиться старик, обходя по кругу груду обломков, — аль граната… Слышал же, как бумкнуло?
— Слышать-то слышал, но взрывчатым веществом не пахнет совсем, — возразил я.
— Однакож от печки остались рожки да ножки! — не унимался старик. — Не могла она взять, и вот так просто развалиться! — продолжал доказывать свои правоту дед Маркей.
— Ну, и чего пристал к парню? — накинулась на него мамашка. — И вообще, хватит уже зенки пялить! Выметайтесь отседова! Товарищу Чуме покой нужен! — разошлась она, выталкивая взашей мужиков на улицу. — И ты, старый тоже, давай, пошевеливайся!
Хитрый дедок пытался возмущаться, но никакого эффекта на Глафиру это не произвело. И, честно говоря, я был ей за это благодарен. Очень уж мне хотелось побыстрее заняться «допросом» освобожденной нечисти. Кто он? Что он? Чего умеет? И как он вообще здесь оказался?
Наконец, я остался с Глафирой наедине, и она, наскоро меня осмотрев, произнесла:
— Полежи немного, Рома, я пока новое место присмотрю… Нельзя тебе в такой пыли и разрухе находится!
Рома? Надо же, как после совершенной диверсии и последующего ранения мой рейтинг в глазах «будущей тёщеньки» вырос. Или боится, что вместе с моей смертью дар семейный куда-нибудь еще сквозанёт, что и не найти. Но пока меня такое отношение полностью устраивает. Нам еще с ней работать и работать, ведь я хочу за максимально короткое время стать могучим колдуном.
— Хорошо, Глафира Митрофановна! — Кивнул я в ответ, зарывая глаза и изображая накатившую слабость.
Хотя чувствовал я себя к этому времени вполне сносно. Но мне необходимо было хоть на чуть-чуть остаться в полном одиночестве.
— Я быстро! — произнесла мамаша, выбегая из избы и закрывая за собой дверь.
— Эй, шутник! — открыв глаза, позвал я «головастика», котрый к этому времени успел куда-то испариться.
— Я с-сдес-с, х-хос-сяин! — Тут же материализовался возле моей кровати уродливый одноглазый мужичонка. — Ш-што прикаш-шешь?
— Познакомиться для начала нужно, — произнес я, подтянув подушку повыше. — Надо же знать, кого пригрел на своей груди. — Так кто ты, дядя? И откуда такой прыткий нарисовался?
— Так это, Лих-хорук я, — произнес зубастик, растянув рот в жуткой улыбке едва ли не до самых ушей. — С-с-слыдни[1] мы…
[1] Злы́дни — в мифологии украинцев и белорусов демонические существа, духи, враждебные человеку, его недоля, беда. Они невидимы, и обитают в доме или сидят на плечах человека. Серьёзного значения в народных верованиях злыдни не имели. Иногда считаются синонимом родственных персонажей: Доля, Недоля, Горе-Злосчастье, Лихо, Беда и других.
На новое место Глафира Митрофановна меня таки не перетащила. Наоборот, выпросив у командира отряда подводу с лошадью, отвезла меня обратно к себе — в Гнилую балку. И, как не упрашивал её товарищ Суровый вместе с политруком и дедом Маркеем, скрыться вместе с партизанами в лесу, на месте дислокации отряда, она твердо стояла на своём.
Доводы о том, что вернувшие в Тарасовку фрицы не пощадят ни её, ни нас с Акулинкой, Глафира с полной уверенностью разбивала заявлением, что у неё на выселках есть такое потайное убежище, которое ни одна падла оккупантская даже с собаками обнаружить не сумеет. Я-то был в курсе, что она права. И пока не развеется старая волшба, потайное укрытие с алхимической лабораторией хрен кто отыщет.
В конце концов, отцы-командиры уступили её напористости,
