Невесело начинался наш путь!
* * *
— Однако же, мой дорогой друг, — вздохнул шевалье, вкладывая шпагу в ножны, — не знаю, радоваться или печалиться, что эти мерзкие разбойники не дождались нас! Мой Шеи! Тут бы пушка не помешала!
Я представил себе Стася Арцишевского с его лихими бомбардирами. Эти бы шороху наделали!
— Странно мне все же, что татары грабят своих же татар!
— По злокозненности своей, — пискнул брат Азиний, пугливо озирающийся из-за спины своего серого ослика. — Ибо нет для басурман ни закона, ни совести!..
Моя славная армия явно пала духом. Да к тому же еще и распалась.
Со сьером де ла Риверо мы не разговаривали уже вторую неделю. При редких встречах со мной сьер еретик лишь кивал и спешил отвернуться. Я не настаивал. Не стал спорить и когда он решил ехать отдельно, наняв телегу вместе с возницей. Степь широка, но римскому доктору никуда от меня не деться. Мы оба это хорошо понимали.
— Слыхал я, что здешний король весьма строго следит за порядком на дорогах, — гнул свое дю Бартас.
— Как и мессер Мазарини, — согласился я, и славный пикардиец скривился.
— Не удивляйтесь, друг мой, — решил пояснить я. — Татары из самого Крыма не грабят. А вот буджаки и ногаи, которые кочуют поблизости, плохо слушаются приказов Светлейшего хана. Вы же помните, как здесь набирают войско!
Шевалье кивнул. Сбор орды — последнее, что мы успели увидеть, покидая Бахчисарай.
* * *
Зеленый флаг над дворцом, оглушительные крики глашатаев, звон копыт. Ислам-Гирей, владыка Крыма, сзывает бесстрашных батыров на помощь другу своему Зиновию Хмельницкому, гетьману Войска Запорожского.
Толпа — на базаре, на узких улочках, на площадях. Татарские халаты, малахаи, остроносые сапоги — и чужая речь. Не татарская, не турецкая. Немцы, венгры, греки, черкесы, русины, поляки…
Поляки!
И пойдет орда, и заплачут полячки и русинки, проклиная ненавистных басурман…
* * *
Крик. Старик в зеленой чалме махнул рукой. Заскрипели колеса.
Пора!
Я взобрался в седло и пустил коня шагом. Шевалье пристроился рядом, оставив нашего попа далеко позади. Общаться с братом Азинием всегда было нелегко, теперь же, после того, как бывший регент расстался со своим Юсуфом, он впал в черную меланхолию, временно забыв даже о поисках святых, воссиявших в этих диких землях.
В общем, всем было не до веселья. Не исключая и меня самого.
* * *
— Мессер де Боплан пишет, что из Крыма до Киева можно добраться за месяц, верхами же — за две недели.
Я улыбнулся. Книга в желтом переплете была все-таки прочитана. К тому же у шевалье оказалась неплохая память.
— Однако же не помешает ли нашему путешествию война, которая, как я слыхал, началась этой зимой?
Ответить мне было нечего. Бои на границе Галичины и Волыни идут с января. Это далеко, но недавно разнесся слух, что Радзивилл, великий гетьман литовский, собирает ландскнехтов в Белой Руси, готовясь к броску на юг.
Но дело даже не в этом. Я не спешил в Киев. Правда, знать об этом славному пикардийцу было пока незачем.
Я оглянулся. Белые стены Ор-капе исчезли в море зеленой травы.
Степь.
Три недели в столице Крыма не пропали даром. Каждый из нас употребил это время по собственному разумению и, кажется, ничуть об этом не жалел.
Не жалел и я. Ягуар чует добычу издалека. Легкий шум, еле уловимый запах, шерстинки, прилипшие к мокрой листве…
Брат Паоло Полегини оставил свой след. Легкий, еле различимый, он все же был заметен — даже из далекого Бахчисарая.
Собственно, след оставил не Паоло Брахман, коадъюктор и исповедник трех обетов, а старый казак Павло Полегенький.
Его видели.
С ним говорили.
Татары, ходившие под Зборов, купцы, останавливавшиеся в Чигирине, православный монах из Почаева…
Тесен мир!
У меня имелся даже его портрет, набросанный свинцовым карандашом на клочке бумаги. Правда, кроме усов и надвинутой на лоб высокой шапки, разобрать что-либо было мудрено. Впрочем, остальное я вполне мог домыслить.
Он появился в Киеве той весной. После резни, когда трупы убитых братьев уносило разлившимся Днепром, казак Павло Полегенький повел свою ватагу под Збараж.
Там его видели — рядом с кровавым псом Морозенко, обменявшим свое шляхетство на казацкую похлебку. Под стенами Збаража пуля настигла предателя, но Полегенький уцелел и вскоре был уже у Зборова, где казаки вместе с ханом окружили Его Милость Яна-Казимира.
Потом — Молдавия. Павло Полегенький помогал Тимошу Хмельниченко вырезать Яссы.
Брат Манолис Канари не ошибся — Брахман оказался прирожденным мятежником. Высокий, плечистый, никогда не улыбающийся, с вечным загаром на гладком лице, с небольшим шрамом у правого уха.
И рука — правая рука без среднего пальца.
Значит?..
Значит, в Киеве мне делать нечего. Брахмана не найдешь в лаврской келье или на паперти Софии. Он где-то там, на западе, где сарпапо Хмельницкий собирает казаков против короля. Или на юге, в плавнях Борисфена, среди запорожцев. Или где-нибудь в Молдавии, в казацком пикете.
Так что славному шевалье дю Бартасу не скоро доведется завершить свое паломничество.
Жаль, никто даже краем уха ничего не слыхал о брате Алессо Порчелли.
Сгинул Нострадамус.
* * *
На ужин был плов.
Плов, да еще бараний, просто наслаждение по сравнению с азу из конины, которое довелось вкушать на обед. Но и азу — совсем неплохо.
От стряпни брата Азиния мы отказались еще в Джанкое. На следующем привале я, вспомнив первые деньки в редукции Тринидад, взялся за половник — но не тут-то было. Доблестный дю Бартас вздыбил бородку, поклявшись питаться соломой, но не допустить, чтобы дворянин прикасался к котлу. Поскольку сьер еретик обзавелся собственным хозяйством, пришлось искать выход. Он был найден тут же. Наши соседи по каравану охотно согласились за небольшую мзду взять в долю «кяфиров». Поскольку переговоры вел я, дю Бартасу так и не довелось узнать, что есть придется не только баранину, но и конину.
Все остались довольны — кроме брата Азиния. Бывший регент предпочел каждый вечер собирать в степи прошлогоднюю солому и варить в маленьком котелке нечто невообразимое из соленой рыбы.
И всем стало хорошо.
* * *
Котелок, деревянная ложка, пряный дух от слегка недоваренного риса…
— Бар-якши, Нагмат!
— Хоп, Адам-ага!
В этих пределах татарский я уже изучил. Даже дю Бартас уже неплохо отличает «хоп» от «йок». В остальном же приходится рассчитывать на мимику и труднопереводимое «твоя-моя».
