Евнух добился своей цели, но торжествовал недолго – Дарий Кодоман, с виду человек мягкий, слабовольный, на деле оказался не так прост, как думал египтянин. Управлять им никак не получалось. Багой попытался исправить ошибку, приготовил яд и на пиру слуга поднес царю царей чашу с отравой. Добронравный государь взял ее, отыскал глазами Багоя... Было в его взгляде что-то... острое, как нетупеющий кинжал, из тех, что куют в Дамаске. Багой похолодел. Царь улыбался. Он знал.
"Прими эту чашу в знак моего признания твоих заслуг, друг мой".
"Это великая честь", – проговорил евнух, посерев лицом и медленно выпил, не отрывая безумного взгляда от доброжелательной улыбки царя царей.
Фраат-сириец, один из багоевых псов, от смерти своего господина ничего не потерял. Он балансировал на лезвии ножа еще более ловко, чем покойный евнух. Хотя и не с таким размахом.
Через несколько лет службы Фраата "разоблачили и завербовали" сатрапы Лидии и Фригии. Сириец оказался столь ловок, что ни один из его господ не догадался о том, что он не единственный "работодатель" поставщика самоцветов. Кстати, торговля камушками – сама по себе чрезвычайно выгодна. Они всегда в цене, возить, сохраняя от всевозможных дорожных неприятностей, довольно просто. Казалось бы, зачем продолжать рискованное ремесло лазутчика? Не будет ли разумно, сколотив состояние, сойти с этого невероятно опасного пути?
Нет, невозможно. Столь ценную рыбу из сетей не выпускают. Разве что сбежать в какие-нибудь дикие края, населенные дремучими варварами.
Еще задолго до смерти Багоя дальновидный подсыл разглядел на доске петейи[33] фигурки нового игрока, оценил его ходы и понял, что дальнейшая игра цветами персов бесперспективна. Когда Артабаз, Мемнон и Ментор бежали от гнева Дария к Филиппу, Фраат, к тому времени практически влившийся в свиту опального сатрапа, последовал за ним и незаметно, под именем киликийского купца Ксантиппа (миксэллина-полукровки с изрядной долей варварской крови) вплелся в сеть, которой македонский царь постепенно опутывал соседей.
Услугами Ксантиппа-Фраата-Фратаферна, не пренебрег и Александр, а вслед за ним и Антигон. Правда сам Монофтальм о существовании искусного лазутчика даже и не подозревал.
В Милете Птолемей устроил себе резиденцию в здании Булевтерия. Спустя четыре месяца после штурма уже ничто не напоминало, что здесь шагу нельзя было ступить, не запачкавшись кровью. Давно убраны трупы, развороченные телеги и бочки, которыми персы пытались остановить антигонов девятый вал. Чисто все, умиротворенно. Как и не было осады.
– Какой-то купец просит приема, – доложил начальник стражи, – назвался Ксантиппом из Тарса.
– Пусть войдет.
Во время раскола, когда Парменион принял решение возвращаться на родину, хитроумный и дальновидный Гарпал, помогая Эвмену с погрузкой царской канцелярии в обоз, присвоил часть архива, где содержались записи о криптиях. Кардиец, глубоко подавленный случившимся, сразу пропажу не заметил, а потом всем стало не до того. Птолемей те записи внимательно прочел, и имя киликийца сразу же всплыло в памяти, вытянув за собой из ее темных глубин всю подноготную лазутчика. То, что Ксантипп позволил узнать о себе Эвмену и то, что кардиец счел нужным доверить папирусу. Самого купца Птолемей, конечно же, видел впервые.
Рост средний. Не слишком широк в кости, но и не худ. Волосы темные, аккуратно подстриженная борода. Возраст на глаз определить сложно – от тридцати до пятидесяти лет. Особых примет нет.
Птолемей сидел за рабочим столом. Купец стоял перед ним в трех шагах и не произносил ни слова. Оба оценивающе смотрели друг другу в глаза. Купец ожидал, когда заговорит большой начальник.
– Я Птолемей, сын Лага, хилиарх Малой Азии, – представился Лагид, сделал паузу и продолжил, – говори, что ты собирался сообщить мне.
– Господин беседует с недостойным Ксантиппом из славного города Тарса, что в Киликии.
– Ксантипп из Тарса... – протянул Птолемей, – а еще Фратаферн из Синопы, Фраат из Дамаска.
Лазутчик и глазом не моргнул.
– Господин видел Ксантиппа прежде?
– Нет.
– А Ксантипп видел господина.
– Где?
– При дворе Филиппа. Среди друзей молодого царевича.
Птолемей помолчал немного и спросил:
– Ты искал встречи. Я слушаю тебя.
Ксантипп молчал.
– Я жду.
– Раз господин знает столько имен, он, наверное, догадывается, какие сведения недостойный скромный купец может сообщить.
– Догадываюсь.
– Эти сведения дорогие и не для всякого уха.
Птолемей поднял бровь.
– Ты что-то дерзок, купец.
Ксантипп низко поклонился, не по-эллински, на персидский манер.
– Ксантипп лишь ничтожный слуга македонского царя и только его доверенному лицу может раскрыть свои уста.
– Царь мертв, – Птолемей, заинтригованный наглостью лазутчика, никак не мог заставить себя рассердиться, хотя другому бы уже самолично выбил половину зубов.
– Ксантипп слышал, нет, – купец все не разгибался, – царь жив и здоров. Ксантипп слышал, сейчас у Македонии даже два царя. Один, по слухам, младенец, но зато другой зрелый муж и государь вполне законный.
Птолемей вскочил из-за стола.
– Он самозванец!
– Ну, если господин так говорит...
– Ты испытываешь мое терпение.
Манера речи купца дико контрастировала с именем и вполне эллинской внешностью. Не может быть, чтобы он не понимал это. Из записей Эвмена следовало, что этот варвар говорит на десятке языков и диалектов и способен выглядеть своим для кого угодно. Нарочно так говорит, подтверждая, что никакой он не эллин? А если бы не вываливать на него знания имен, как бы он себя повел? Впрочем, все это уже бесполезные измышления.
– Ксантипп сказал – сведения дорогие, он должен взять плату. В том числе и терпением господина. Господин – не из тех, кому Ксантипп может раскрыть свои уста. Он получал приказы от других людей, но если господин хочет знать – узнает.
– Безусловно!
– О, господин сердится. Он думает, что под пыткой Ксантипп скажет все? Господин ошибается. Ксантипп получал от царя Филиппа хорошую плату. Тот, кто открывает уста под пыткой, не достоин ее.
– Скоро мы это выясним.
Он не станет пытать лазутчика. Другой на его месте, например Пердикка, уже потерял бы терпение, но только не Птолемей. Этот "купец" возбуждал любопытство хилиарха все сильнее. Достаточно, чтобы принять правила игры.
– Господин не боится, что ничтожный Ксантипп может быстро умереть и тогда никто ничего не узнает?
– Чего ты хочешь?
– Всего лишь увидеть, выгодно ли Ксантиппу начать говорить перед господином хилиархом или приберечь слова для царя Македонии?
– Царя Македонии ты не увидишь в любом случае, кого бы ты ни имел в виду.
Лазутчик кивнул.
– Да, это так. Никто не заплатит Ксантиппу.
Хилиарх снова сел за стол. Открыл стоящий сбоку сундук, выставил на стол и пододвинул к купцу небольшую шкатулку.
– Здесь десять мин. Получишь еще столько же, если сведения заинтересуют меня. А если нет – вобью эти деньги тебе в рот.
– Господин щедр. Но этого недостаточно.
– Вот как?
– Те сведения очень важны, для господина и его друзей. Они стоят шестьдесят мин. Это очень дешево. Ксантипп поиздержался на службе царя Македонии, но готов и дальше терпеть лишения.
– Талант? Ты хочешь целый талант? – Птолемей откинулся на спинку кресла, глядя лазутчику в глаза, – ну, ты и наглец. Ты сам-то понимаешь, что я с тобой сделаю, если ты разочаруешь меня?
Лазутчик снова кивнул.
– Ты получишь, тридцать мин и ни оболом больше. Если соврешь, а это я рано или поздно выясню, пеняй на себя. Говори.
Купец медлил.
– Ни оболом больше, – напомнил Птолемей.
Лазутчик пожевал губами и заговорил:
– Ксантипп очень спешил, он загонял коней и молил ветер сильнее раздувать паруса корабля. Полтора месяца назад в Вавилоне прошел совет великого царя с его военачальниками. Присутствовавшие в едином порыве обратились к царю с просьбой не поручать ведение войны с дерзкими македонянами сатрапам. Великий царь лично выступит во главе государственного ополчения. Это должно случиться в середине скирофориона. Через пятнадцать дней. Пятью днями раньше или позже. Ксантипп очень спешил.
– Сколько войск собрал Дарий?
– Люди говорят, что им нет числа, а если все же попытаться счесть, то выйдет никак не меньше шестисот тысяч человек. Люди склонны преувеличивать. В войске великого царя не более восьмидесяти тысяч воинов, но если учесть многочисленных слуг, оно гораздо больше.
Птолемей крякнул: с Антигоном всего пятнадцать тысяч бойцов, а если поскрести по всем сусекам, Союз может выставить тысяч сорок, не больше. При этом большинство ополченцев копья ни разу в руках не держали. Здесь не Эллада, где граждане, хотя бы в учениях регулярно участвуют. В Ионии под персами ничего подобного не проводилось.
