первым на их мушку попал я, как единственный, кто кроме них имел оружие.
— Положить оружие на землю, не шуткуй тут со мной, — нахмурился дюжий городовой с тем самым Смитом и Венсоном в руках.
Я медленно положил свой револьвер, хотя мне этого ой как делать не хотелось, все же адреналин еще гулял по крови, но я смог справится с собой и развернулся к полицейским.
— На меня было совершено нападение, я защищался, — тут же произнес я.
Было какое-то наитие, что если первыми свою версию озвучат студенты, то даже то, что они наврут и обвинят меня во всех грехах, будет принято служивыми на веру. Нет, тут ничего нельзя оставлять на самотек!
— Он угрожал нам! — закричал валяющийся на земле задира. — Требовал денег!
— Разберемся, — перебил его городовой и повернулся к своему напарнику. — Аким, врача бы надобно позвать. А то истечет еще кровью. Я пока остальных покараулю.
— Один? — засомневался Аким с погонами ефрейтора.
— Скоро сюды Трофим Сергеевич подтянется. Не мог он выстрелы пропустить.
Успокоившись, двадцатипятилетний ефрейтор кивнул и, развернув коня, пришпорил его, ускакав за медиками.
— Ну и чего не поделили? — все же решил нас расспросить городовой, пока подмога подойдет.
— Я их наставник по дисциплине в институте, — тут же взял я слово. На мое счастье двое друзей задиры молчали и не перебивали, а он сам уже отключился от боли и потери крови. Видно все силы отдал на свой последний возглас. — Устроился недавно. В субботу трех дебоширов выкинул за территорию института. Многим это не понравилось, в том числе им, — кивок на понурых студентов. — Вот они меня и подкараулили, чтобы «проучить».
— Втроем? Супротив револьвера? — не поверил городовой.
— Так оружие я не показывал. Зачем? А их пятеро было, двое сбежать успели, вон и дубинки лежат, — кивнул я на землю.
Тут до нас добрались еще трое полицейских, и разговор сам собой затух. Эти уже были не на конях и двигались пешком. Один из подошедших городовых оказался знаком с оказанием первой помощи и наложил повязку на рану, останавливая кровь. И остался с раненым дожидаться Акима с врачом, а нашу троицу повели в ближайший участок.
До него мы шли в полном молчании. Студенты, судя по их лицам, стремительно трезвели и осознавали, в какую ситуацию вляпались из-за собственного товарища. Городовые цепко следили за нами и за прохожими, чтобы те не приближались. А то мало ли? Мои слова о двоих сбежавших с места стычки явно были учтены, и возможность тех вернуться и попытаться отбить своих товарищей учитывалась полицейскими. Я сам просто не видел смысла сейчас пытаться разговорить служивых, а со студентами и подавно мне пока не о чем было общаться.
В участке прапорщик первым делом доложился дежурному офицеру, пока нас всех троих выставили в ряд около стены.
— Еремей Порьфирьевич, задержаны трое смутьянов. Один применял оружие, говорит — для самозащиты. Есть один раненый, его сейчас в больницу Аким Верещагин проводит. По словам стрелявшего, было еще двое участников, но они сбежали до нашего прибытия.
— Хорошо, Борис Егорович. Кто конкретно стрелял? — спросил офицер в чине подпоручика.
Во всяком случае, я так про себя обозначил его звание, посмотрев на погон с двумя звездочками.
— Вот он, — палец городового уткнулся в меня.
— Тогда с него и начнем. Остальных пока проводи в камеру, после и их на разговор вызову.
Студентов увели вглубь здания участка, а меня под надзором прапорщика усадили напротив дежурного офицера.
— Имя, чин, чем занимаетесь?
— Григорий Мстиславович Бологовский, — услышав мою фамилию, офицер слегка напрягся. Ну да, я только что подтвердил, что дворянин, а таких задерживать полиция может с большой оглядкой. — Поручик в отставке по ранению. С субботы являюсь наставником по дисциплине в институте имени Ломоносова.
Дальше я показал свое разрешение на ношение оружия, после чего мне вернули мой револьвер, до этого отобранный прапорщиком, и рассказал свою версию событий. Все это время офицер записывал мои слова, а когда я закончил, дал расписаться, что я подтверждаю, что мои слова не искажены.
— Мы свяжемся с ректором в институте. Будьте готовы, что нам придется еще раз встретиться по итогам происшествия. Не смею больше вас задерживать, — подвел итог беседы он.
Офицер даже встал и коротко кивнул мне, как младший старшему. Ну в принципе верно. Я выше его и по положению и по званию, ничего удивительного, что он не захотел сейчас нагнетать и вызывать у меня негатив к себе. А если я в чем и виновен окажусь, так потом со мной уже его начальники будут разговаривать.
Попрощавшись, я направился домой. А на улице начало темнеть и я сильно сомневался, что мой начальник в жандармерии еще находится на рабочем месте. Придется отчитываться утром. И про мои мысли по поводу мастерской в институте, и по поводу нападения на меня. Очередное. Мда... Беспокойный однако этот город — Москва. Не то, что родная и сонная Тверь.
— Григорий Мстиславович, вам придется съехать, — такими словами встретила меня хмурая Марина Сергеевна, когда открыла мне дверь.
У меня и так вечер выдался тяжелым, а тут еще и такое заявление! С чего бы вдруг?
— Может, сначала пройдем в дом, а не будем говорить на пороге? — оглянулся я по сторонам.
Она молча отодвинулась в сторону, дав мне зайти, и когда я все же прошел мимо нее и двинулся к себе в комнату, добавила мне в спину:
— Сегодня же!
А вот это уже заставило меня остановиться и с недоумением обернуться.
— С чего такая категоричность?
— Я не позволю вам устраивать здесь вертеп и рушить жизнь моей кровиночке!
Женщина была готова чуть ли не наброситься на меня. Глаза у нее горели, но все остальное тело выражало собой гордую и холодную отстраненность и непоколебимость в принятом решении.
— Давайте вы все же скажете, с чего вы решили, что я собираюсь рушить Юле жизнь?
— Она мне все рассказала! Как вы пытались ее поцеловать. Как она заперлась от вас в своей комнате. И сейчас она боится, что вы придете к ней, пока я буду спать!
— Что за бред?! — не выдержав, воскликнул я.
— А почему она зареванная сидит и из комнаты не выходит? — обвинительно
