приезжие вошли в монастырские ворота и направились к новому собору. Там как раз окончилась обедня, и братия выходила на гульбища после долгой службы. Приезжие, поклонившись до земли, вошли в собор и долго молча его рассматривали, потом поставили большую свечу и, помолившись у образа Спаса, вышли из собора все так же спокойно и гордо. Видно было, что не привыкли они ни перед кем кланяться и кого-нибудь бояться.
«Кто сии такие?» – недоумевали монахи. С большим интересом приезжие рассматривали трапезную. Грек Николай, с отвесом вымерявший прямизну стен и что-то отмечавший циркулем на своем чертеже, был удивлен, когда двое приезжих – пожилой с серыми грустными глазами и молодой – сразу было видно, что это отец и сын, – заговорили с ним по-гречески, конечно, с московским акцентом, хваля хитрость плана и умелую крепкую кладку. Интересность и профессионализм беседы так увлекли Николая, что он не сразу даже сообразил, кто сии и почему они с ним говорят, а сообразивши, кто это, он забоялся и застеснялся, не будут ли приезжие мешать ему в работе над уже увлекшим его иконостасом. От страха же и робости он стал смел и повел без благословения отца-наместника приезжих в свою мастерскую – высокую светлицу над сеновалом, где он писал образа. Отец и сын легко взобрались по приставной лесенке и, перекрестившись, вошли в горницу. Вдоль стен стояли размеченные контуром образа, лики были уже покрыты первыми слоями охры. Контуры были сделаны красновато-коричневой землей. В серых глазах пожилого мастера заплескалось веселье. Образа Николая ему понравились, еще больше понравились ему хорошо растертые краски. Он попросил разрешения попробовать и мастерски прописал два лика в стиле Николая, как будто его рукой.
– Весь иконостас должен быть грецким. Краски у тебя радостные, я так писать не умею. У меня краска бледнее, я такой красный никогда не возьму – разбавлю.
В мастерскую, стуча окованными расшитыми сафьяновыми сапожками, поднимался настоятель Гермоген Шимоня. Брови его были сурово нахмурены.
Приезжие приветствовали настоятеля по-гречески. В те годы греческий был так же распространен среди образованных людей, как французский в восемнадцатом веке, многие русские пятнадцатого века даже переписывались между собою по-гречески.
– Мастер я, Дионисий с дружиной, а это сын мой Феодосий. Звали нас писать на Белое озеро соборы расписывать, да вот сюда заехать решили, к вам. Великое строение у вас происходит. Все зело прекрасно, а таких иконников, как мастер Николай, и на Москве нет.
Шимоня понял, что говорить ему с мастером Дионисием будет легко – он не чувствовал ни его возраста, ни того, что он русский. Непринужденность была у него даже не княжеская, а какая-то международная. Так свободно могли говорить византийские патриции его константинопольской молодости. Больше же всего его удивляла воинская стать приезжего – под кафтаном его и его сына были кольчуги прекрасной работы, на поясе висели фряжские кинжалы.
Перехватив взгляд настоятеля, мастер Дионисий усмехнулся.
– Балуют в муромских лесах. Да и у вас молодцов с кистенем хватает. По дороге мы целую ватагу посекли. К воинскому делу сынов сызмальства приучал. Смолоду сам в походах.
С приездом мастера Дионисия для наместника Шимони и братии потекла новая жизнь. Пока сподручники готовили доски, терли мел, шлифовали левкас, мастер Дионисий с настоятелем развлекались охотой соколиной, до которой оба оказались очень охочи и знали до тонкостей. Любили они и охоту с луком, в которой иконник не знал соперников – бил без промаха с большого расстояния лебедей влет. Глаз у мастера Дионисия был точный. По вечерам обживали новую трапезную – пировали. Монахи с удовольствием принюхивались к запахам молодой баранины и поросятины, которую в больших количествах поглощали приезжие. Жарили целые тушки на большом металлическом вертеле, который по указанию Дионисия склепал албанец. Вообще, после приезда московской иконной дружины домашняя академия Шимони – албанец Марко, иконник Николай и венецианец Джулиано – окончательно перебралась в монастырь. Неожиданно всем нашлась масса дел. Сидя за длинным липовым столом, не только в огромных количествах истребляли жаркое с подливами и монастырскими закусками – мочеными яблоками, соленьями, ягодами, запивая их шимаханским вином, разбавленным теплой водой и медами – крепкое вино мастер Дионисий не пил, – но и рисовали на специальной доске мелом будущие монастырские стены и башни.
Оказалось, что воинская стать мастера Дионисия соответствовала и его воинской мудрости – бывал он и в Литве, и на Востоке, сидел в долгих осадах, знал грецкое, римское строение крепостей и военных лагерей.
Мастер Джулиано, исколесивший всю Европу, Средиземноморье, воспаляясь, вспоминал битвы и крепости, которые он брал, сбрасывал с себя одежду, показывал шрамы, часто переходя с греческого на итальянский.
Обычно молчаливый албанец так же разговорился, но ему было труднее. Он хуже всех знал греческий, и Джулиано приходилось переводить его на плохой русский, зато по-турецки говорил совсем свободно.
Дионисий, отобрав у Шимони десять послушников, лазил вокруг монастыря и все измерял, записывал и чертил на бумаге. Послушники с шестами ходили за Дионисием, как живой складной метр.
На полу трапезной по результатам чертежей слепили из глины рельеф волжского холма, на котором стоит монастырь, и все участники трапез, все бывалые воины представляли, как бы они штурмовали и защищали холм. Воинские страсти разгорелись до того, что, оседлав коней, Шимоня выезжал с вооруженной братией на поле перед монастырем и устраивал ратные учения. Воинов разбивали на группы, они окружали монастырь, пешая же братия на деревянных стенах готовилась отразить их атаки. Причем мастер Джулиано и мастер Дионисий строили всадников и по-фряжски, и по-гречески, и «свиньей» по-тевтонски, и россыпью по-татарски. Более всего хваля фряжский рыцарский конный бой, тем не менее все считали более эффективными татарские конные атаки и лавы. Рубили мечом и лозу, и глиняные чучела. Удар у мастера Дионисия был крепкий, но и остальные не уступали. Джулиано с интересом смотрел и трогал мокрую ссеченную глину, русская привычка срубать голову одним ударом его удивляла.
Затеяли и состязание по стрельбе из лука. Монахи с удовольствием предавались ратной потехе, многие из них были в прошлом воинами и охотно обучали воинскому искусству послушников, не бывавших по малолетству в битвах. Приезжие москвичи радовали насельников, отвлекая братию от скучной постной жизни. С мастером Дионисием им было просто, он умел говорить с каждым запросто, как будто был не зрелым прославленным мастером, а только что вышедшим в мир мальчиком – смотрел просто, ясно, говорил, не задумываясь, то, что думал.
Старому отцу Еремею, когда-то раненному в ногу татарской стрелой, отчего правая нога его усохла, Дионисий выстругал особый
