они достанутся примерно по сто пятьдесят крон.
— А сколько тебе с прибыли отдавать? Как всегда половину?
— Марта, я же сказала: тебе они обойдутся в сто пятьдесят крон. А какую ты с них получишь прибыль, меня уже интересовать не будет.
— Не зря Карл говорил, что ты… слишком честная. Плащи только голубые будут?
— Пока ткань эту только трех цветов мы делать можем: такую голубую, светло-зеленую и темно-красную. Но я еще подумаю над цветами, и ты подумай, какие цвета людям понравятся. Но макинтоши-то все одного цвета носят, и ничего?
— Макинтоши мужчины носят, а это ведь для женщин?
— Наверное, и для мужчин тоже плащи такие подойдут. Ладно, я еще подумаю: сначала нужно все же сделать ткань.
— Сначала нужно сделать много чулок! Их уже знают, и я знаю где и за сколько их продать. А американцы такие глупые: пошлину на чулки ввели.
— И чего ты в этом глупого увидела?
— А я просто на величину пошлины цену подняла — и все равно американки их расхватывают. То есть они своим же женщинам хуже сделали, а я и не заметила никаких для себя убытков. Правда, поговаривают, что Дюпон собирается такие же скоро делать начать…
— Пусть собирается, завод по производству нужного материала они года три строить будут — но ты права: за это время мы должны будем из американок денег вытащить как можно больше. Вернусь — надаю пинков тем, кто станки для выпуска ниток делает, чтобы пошустрее работали…
— А плащик-то очень неплох, — заметила Марта, кое-как в него одевшись в теской кабине самолета. — Очень даже неплох… сколько там за завод просят?
— Я пока не знаю.
— И не знай: торгуешься ты отвратительно, тебя, думаю, лучше туда вообще не пускать. Ты мне просто скажи, кто завод продает — и я уж сама как-нибудь… А пока напиши, куда станки все отправлять. И зачем ты только сюда прилетела, время только зря потратила… которое могла бы потратить на пинание твоих рабочих. Слушай, может тебе просто самолет подарить? А то тебе придется пару дней, пока я с австрияками торговаться буду, просто в гостинице просидеть… Или нет, торговаться я точно буду не один день, а тебя тем временем прямо из Линца мои пилоты домой и довезут, так что в городе ты только одну ночь и проведешь… Время — деньги! А твое время — это очень большие… мои деньги, — рассеялась Марта. — И твои, кстати, тоже, но ты и сама это знаешь…
В результате бурной деятельности, которую развила Марта Густаффсон, Вера вернулась в Москву к вечеру второго дня, и, заметив свет в окнах соседской квартиры, прямиком к начальнику и отправилась:
— Добрый вечер, Лаврентий Павлович, а, возможно уже, и добрая ночь. Но тут дело такое… не самое, конечно, срочное, но если я не поделюсь с вами, то просто не усну.
— А если поделишься?
— То не уснете уже вы, но я буду спать сном младенца, а это важнее.
— Вот ведь зараза! Ну ладно, делись… Видно, что новость не рядовая, раз уж ты из-за нее в Австрию не полетела.
— Я уже туда слетала. Меня Марта встретила, в Линц проводила, по дорогу вызнала, что мне там надо. И отправила на своем самолете домой: сказала, что я торговаться не умею и она все лучше сделает.
— И это столь важная новость, что ты мне спать не даешь?
— Нет. Мы в Линц поздно вечером прилетели, Марта нам заранее номера в гостинице, причем лучшей в городе, сняла. Но мне что-то не спалось… вы же знаете, что я люблю вкусно поесть? А деньги у меня в кармане были, так что отправилась я в ресторан…
— И ты мне будешь еще полчаса рассказывать, что ты себе в этом ресторане вкусного заказала…
— Не буду. А буду рассказывать, как ко мне начал приставать какой-то в зюзю пьяный господин. Ну он поприставал, даже представился, а потом я его затащила к себе в номер…
— Ты думаешь, мне это очень интересно?
— Вы даже не представляете как! В номере я ему дала еще рюмочку выпить, он уснул, а я — сугубо от скуки — просмотрела бумажки, которые в своем портфеле держал этот господин из австрийского генштаба.
— Гм… а если бы он проснулся?
— От моих снотворных невовремя не просыпаются. Потом я, конечно, скандал подняла, горничным заявила, что это пьяная свинья ко мне в номер вломилась… ну, его убрали, правда им все равно пришлось полицию вызывать.
— Детали можешь опустить. Что интересного прочитала?
— Много чего, а для начала… это вам для затравки, чтобы проверить: подсунули мне эту пьяную рожу или мне на самом деле повезло. Так вот, товарищ Блюхер — вообще нам не товарищ. Он даже в партию не вступал никогда! И вообще вся его биография — полнейшая выдумка. То есть все, что якобы с ним было до двадцать первого года — выдумка. Так что, возможно, он даже не Блюхер, а вот на кого работает… в бумажке той было сказано, что «это следует иметь в виду, но никаких попыток вербовки не предпринимать, чтобы не испортить…» — а вот что не испортить, там уже написано не было: следующей страницы в портфеле не оказалось.
— Ну у тебя и фантазия!
— Я именно такой реакции от вас и ждала, потому что и сама сначала там же подумала. Но потом вспомнила, что на Перекопе Блюхер угробил семьдесят пять процентов красноармейцев из своей дивизии. А все прочие, в штурме Перекопа участие принимающие, потеряли максимум процентов пятнадцать…
— И что? Это повод…
— Это, в совокупности с тем, что я случайно в Линце узнала, будет поводом как бы невзначай биографию-то его и проверить. Не думаю, что это эта проверка окажется слишком долгой и очень дорогой — зато мы будем точно знать. А вот что мы будем знать, я пока не знаю.
— Да ты соображаешь…
— Я уже ничего не соображаю и пойду спать. А завтра с утра снова работой займусь… да, третий и четвертый цеха Мытищинского завода пока никакими станками не занимайте, если у Марты все получится, то уже через пару недель там австрийские станки встанут.
Весь следующий месяц Вера крутилась как белка в колесе. Станки из Австрии поступили
