– Эй! – раздался голос изо рва, – Свинаря кто-нибудь держите, сейчас упадет!
Здоровенный детина, одетый лишь в набедренную повязку, опираясь на киркомотыгу, указал пальцем на роптавшего легионера и заржал. Центурион моментально повернулся к нему.
– Лапа, еще раз увижу, что ты оставил работу, всю шкуру спущу!
Детина, пару раз дернув грудной мышцей, оскалился и с остервенением вновь принялся вгрызаться в землю. В его здоровенных ручищах мотыга казалась невесомой тросточкой.
Царь лично наблюдал за осадными работами римлян со стен.
– Опасно, государь, – предупреждал его эйсангелей, распорядитель двора, – одна случайная стрела...
– Ты за чью жизнь больше опасаешься, Фрасибул? – насмешливо отвечал Митридат, – или ты считаешь, что царю пристойно прятаться в нору, как этому ублюдку Никомеду?
Определенно, личной отваги повелителю Понта было не занимать, еще в юности он перенес множество испытаний. Лишенный из-за козней властолюбивой матери и опекунов возможности законно наследовать трон отца, Митридат много лет провел изгнанником. Эти годы не прошли даром, в лишениях он приобрел твердость духа и решительность. Многочисленные друзья, обретенные вне стен дворца, развили и закалили его ум, воинские умения. Будущий царь познакомился со многими науками, обучился в большей или меньшей степени двадцати двум языкам и наречиям. Не менее многочисленные враги заронили в его душе семена коварства и жестокости, которые впоследствии проросли и принесли обильные плоды.
Этот сорокашестилетний муж высокого роста и могучего телосложения, пережил множество побед и поражений. Греки видели в нем одновременно и утонченного эллина-македонянина, родича Селевкидов, и свирепого деспота-варвара. Азиаты, напротив – мудрого восточного правителя, потомка угасшей династии Ахеменидов[58], и надменного эллина. Царь вел род от обоих великих династий, что подтверждало особую исключительность его прав на престол. Жены Эвпатора подарили своему мужу и повелителю нескольких сыновей. Старший, Ариарат, посажен отцом на царство в Каппадокии. Второй сын, Махар, воевал с Суллой в Греции. Третий, двадцатилетний Митридат, разбитый недавно римлянами, сейчас находился с отцом, как и четвертый, любимый сын, одиннадцатилетний Фарнак.
Царь стоял на стене, облаченный в дорогую парфянскую броню. На голове конический шлем с маской и нащечниками. Маска поднята. Митридат наблюдал за суетящимися за палисадом легионерами. Солдаты корзинами таскали землю, ворочали камни. Явственно различался визг пил и тюканье топоров.
– Спешат, – проговорил царь, ни к кому конкретно не обращаясь.
Фрасибул, кашлянув, осторожно сказал:
– Римляне понимают, что скоро им будет не прокормиться.
– Да, прокормить такое войско тяжело...
Царь повернулся к человеку в неприметной одежде, персидского кроя, белой вороной смотревшегося в толпе приближенных, поголовно облаченных в доспехи.
– Тяжело будет прокормить, если только твои люди исполнили приказ. А? Что скажешь, Киаксар?
– Исполнили, государь, – поклонился придворный, – запасы пергамского хлеба, который мы не успевали вывезти – сожжены.
– Добро.
– Фимбрия знает, что сил у него всего на один мощный рывок, – продолжил Киаксар, – он горяч, но неглуп, этот Фимбрия.
Митридат уже знал, как зовут полководца, противостоящего ему. Киаксар, начальник царской разведки, старший над шептунами и соглядатаями, сообщил ему имя вскоре после того, как побитый сын прибежал под отцовскую защиту. А следом и сам Фимбрия, желая соблюсти формальности, хоть и не надеясь на успех, представился и предложил вступить в переговоры. Митридат ответил отказом.
В двух стадиях от стен над вражеским палисадом возвышались остовы трех осадных башен, которые римляне обшивали досками. Легионеры разравнивали землю перед ними. Пока они работали, не скрываясь. Позже, когда приблизятся на расстоянии прицельного выстрела из лука, работа пойдет медленнее. Придется укрываться за большими передвижными щитами из досок.
Рядом с башнями стоял почти законченный таран. Его крышу-винею, обкладывали мешками с песком.
– Спешат...
Через час, когда царь вернулся в свою резиденцию, между ним и Киаксаром состоялся разговор о то, что делать дальше. Митридат уже испросил мнение вельмож и военачальников, но советы этого человека предпочитал выслушивать наедине.
– Времени мало, – сказал Митридат.
– Я знаю, государь, но далеко не все потеряно.
– Сейчас от тебя требуется больше, чем от Таксила с Битоитом. Вся надежда на твоих гонцов и голубей.
– Алифоры своевольны, они не считают себя обязанными подчиняться...
– Я знаю. Но больше надеяться не на кого. Проклятье, я сам приказал Неоптолему выйти в море... Знал бы где упасть, соломки б подстелил...
Несколько судов, стоявших в Питане, сразу же по прибытии царя, были отправлены на поиски Неоптолема, но никто не знал, где сейчас находится флот. У берегов Беотии, где друг вокруг друга кружат Сулла и Архелай, и куда должен был выступить наварх? А может быть все еще в Геллеспонте? Или где-то на полпути?
Царь мог бы уехать на одном из этих кораблей. Один, бросив войско. Он остался.
Минуту Митридат молчал, потом вновь поднял глаза на своего советника.
– Мы балансируем на острие меча. В чем-то это даже хорошо. Опасность разгоняет кровь, застоявшуюся в праздности. Меня не страшит смерть. Пленение – возможно. Но думать об этом я не стану, ты знаешь меня, Киаксар. Я буду думать о будущем. А будущее в любом случае туманно. Родос взять не удалось. Сулла рассеял войска Архелая. Теперь этот Фимбрия... Мы упустили поводья, Киаксар.
– Мы упустили их еще четыре года назад, отказав в помощи быку. А бык не смог поднять на рога волчицу в одиночку.
– Не напоминай мне! Да, тогда все казалось иным! И как легко все начиналось. Надо было сразу бить в сердце, а не тратить силы на Родос.
– Мой царь, я все же осмелюсь напомнить тебе, что из любой ситуации есть два выхода. И это количество я, по мере моих скромных сил, всегда стремлюсь умножить.
– Те возможности уже потеряны?
– Не знаю, мой царь.
– Ты? – удивленно поднял бровь Митридат, – не знаешь?
– Ты редко слышишь от меня подобные слова, государь. Да, я не знаю. Но буду знать, – уверенно сказал Киаксар.
– За это я всегда ценил тебя, мой друг. Ты заражал меня своей уверенностью.
– Сейчас все сложно, государь. И дело даже не в нашем положении. Я отправил вестников еще из Пергама. Думаю, что подобрал правильные слова для ушей алифоров. Они соблазнятся посулами. Свора соберется, а мы прорвемся. Я уверен. Но в Италии теперь будет действовать сложнее. Пока не понятно, с кем разговаривать. Не знаю, жив ли Папий Мутил, но точно известно, что очень многие его сподвижники мертвы. Нужно искать новых союзников. Нужно искать, кто там еще остался из желающих услышать волчий вой над Капитолием. И тех, у кого достанет разума не вспоминать наш прошлый отказ.
