имело смысла, поэтому он занялся постройкой небольшого кораблика под косой парус.
Стапель Санька собрал на берегу в виде узкого и длинного остроносого короба из соснового бруса. Важно было подобрать брус «без винта» и идеально ровный. Мужики, увидев большой квадратный ящик, высотой в три бруса, смеялись, думая, что это и есть «корабель».
Пробив с помощью туго натянутой проволоки линию диаметральной плоскости, Александр установил киль, собранный из дубового бруса-тридцатки и стал собирать и набирать шпангоуты. Идеально выстроенный короб не позволял выйти за пределы размеров и работа двигалась скоро.
У Александра Викторовича имелся личный опыт постройки плавательных средств. Он сплавлял лес по Бикину и мог построить надёжный плот, трижды мастерил «бат» (длинную плоскодонную лодку), пытался строить яхту. И вот с ней то и вышел казус. Когда Александр собрал десятиметровый корпус и решил проверить его на воде, прицепив к моторной лодке, оказалось, что яхта забирает сильно вправо. Поправить изъян не представлялось возможным без демонтажа конструкции. Санька разобрал её, запил с горя и вернулся в лес. Поэтому сейчас Александр сильно перестраховался, зато корпус получился идеальным.
Он не стал сильно умничать и взял просушенные лиственничные доски. Бондари остругали их выгнули и подогнали друг к другу, а Санька притянул их к шпангоутам кованными шурупами. Корпус проолифили на три раза и собрали переборки, потом навесили руль, закрепили на болты чугунный киль, уложили верхнюю палубу с невысокой рубкой, установили мачты. К сентябрю яхта была готова.
Это была конструкция, которую Александр пытался построить в той жизни. Яхта снилась и мнилась ему, и в трезвом, и, особенно, в нетрезвом состоянии. Санька выстрадал её и знал все сборочные элементы «в лицо», по именам и размерам. И любил каждую её деталь, как будущая мать ручки и ножки ещё не родившегося ребёнка. Именно поэтому яхта получилась почти идеальной.
Самое забавное было то, что по форме яхта напоминала небольшой средневековой кораблик — бригантину, с прямыми парусами на фоке, четырёхугольным косым гротом и деревянными фальшбортами на корме.
Десятиметровый мелкосидящий кораблик, рассчитанный на дальние плавания экипажа из восьми человек, Санька увидел когда-то очень давно во Владивостокском яхт-клубе. Кораблик пришёл из Севастополя во Владивосток своим ходом. И это так поразило молодого, ещё не отягощённого алкоголем лесничего, что он вложил все заработанные трелёвкой леса деньги и отпуск в постройку такого же судёнышка. Но… Тогда не получилось. Зато получилось сейчас!
* * *
Санька про дедка-отшельника забыл, зато не забыл про него дедок.
О том, что некий старичок как-то вдруг появился на Мокшанском «дворце», как стали называть разросшееся хозяйство Мокши, Саньке доложил Макар Алтуфьев, исполняющий обязанности сотника его дворцовой тайной и явной стражи.
По установленной Санькой традиции лазутчиков сразу не хватали, а дозволяли походить, поспрашивать и брали лишь на выходе. С начала строительства Макарова служба взяла в дознание уже семерых. Из них двое оказались лазутчиками из бронной слободы, один из пушкарской. Остальные окрестные крестьяне. Иноземных лазутчиков пока не поймали.
Когда старичка привели вечером к Саньке, тот сперва его не признал.
— Вот, Александр Мокшевич, бает, Сукина болота житель. А какое там житьё?
Санька, сидевший, прислонясь к коробу стапеля, внимательней всмотрелся в гостя и наконец-то признал. Потемну же общались, при костровых бликах… А в перевёрнутом мире картинка всё же несколько иная от физического.
— О! Дедок! Ты какими судьбами?! — Спросил Санька. — Знаю я его, Макарка. Знакомый мой.
— Вот он и бает, что знайомый… Ну, я пойду тогда?
Санька махнул рукой, и Алтуфьев побежал в баню.
— Ну, что дед? Чего пожаловал? И где твой волк? Как ты без него?
— Так то тебя спросить надо! Где волк?! Ушёл волк! И не волк он был, а волчица. Сука! Потому и болото сучье. Всегда волчицы у меня были. Четвёртая… Да ушла, как ты вспугнул. А как мне без неё?! С тем змеем рядом? Вот и ушёл на реку, да упросил перевезти на вашу сторону. Не искал тебя, да в храме Вознесения после молебна услышал, как ты с кем-то говорил про «архинектуру». Пошёл в след. Сюда и пришёл, да потерял тебя.
— А, как нашёл?
— Имя твоё услышал в храме, вот и спросил тута. А меня схватили, и ну дыбой стращать.
— Так и что же ты от меня хочешь? — Спросил Санька, с интересом разглядывая старца.
Дед был колоритный и, несмотря на старость и сухость, крепкий. Спина, правда, уже гнулась, но руки венчались хорошими ладонями и не порченными артритом пальцами.
— От тебя? А ты здесь кто? Я слышал, здесь государь главный, дворец, всё же. А ты тут кто?
— Государь главный везде, — сказал Санька. — Но после него тут главный я и отец мой.
Старец почесал бороду, поискал подслеповатыми глазами куда сесть. Санька понял.
— Рядом садись, — сказал он, и взяв деда за руку положил его ладонь на бревно на котором сидел сам. — Может в баню?
Дед, намереваясь сесть, остановился.
— Можно и в баню, токма одному мне не с руки.
— Ну так пошли. Я ещё не мылся.
Санька взял деда под руку и повёл к реке.
Мокша Саньку никогда не ждал и долго в бане не засиживался. Помоется, кружку кваса выпьет и до хаты. А Санька и Барма сидели до звёзд. Но раньше Саньки Барма в парилку не шёл.
Вот и сейчас, пришли старик с Санькой в баньку, а Мокши уже нет. Брама ни о чём не спросил. Он, вообще, обычно, больше молчал. Но вдруг, дед заартачился.
— Исподнего чистого у меня нет, — вдруг вспомнил он.
— Я тебе свою рубаху и порты дам, сейчас принесут. Сгоняй по-быстрому к Лёксе, — сказал он одному из вечно рядом крутившихся пацанят. — Скажи, пусть даст…
Пацан исчез за углом бани.
— Рассупонивайся, — сказал он деду.
Раздевались на улице. Старец не стал больше кочевряжиться и ничтоже сумняшеся скинул с себя одёжу. Санька, сам переступив через порог, взял старика за руку и потянул за собой, придерживая его голову, чтобы тот не стукнулся о притолоку.
Попарились хорошо. Дедок и сам парился от души, и Саньку пропарил знатно, то и дело приговаривая:
— Добрые у тебя веники, Александер, добрые.
Санька со своими предложениями попарить деда не лез. Он всё посматривал на ломанное когда-то старческое тело, покрытое давно затянувшимися шрамами и рубцами. Шрамы были везде, даже на обвислых стариковских ягодицах. Но Санька вопросов не задавал. Он только сказал:
— У меня переночуешь! Завтра решим, что с тобой делать.
Старик, словно не услышал сказанного. Между ними будто бы
