Шверник и Микоян промолчали, что окончательно вывело хозяина подмосковной дачи, становящейся настоящей базой заговора, из себя.
— Анастас! Коля! Ну, может, хватит уже? Делать надо дело, а у нас даже идей нет! Что за… — договорить глава заговорщиков не успел.
— А чего тут придумаешь, — буквально на днях переставший быть председателем Президиума Верховного Совета СССР Шверник, столь невежливо перебивший "старшего товарища", выглядел угрюмо, а сложившиеся под глазами тени намекали, что нормального сна он не видел уже несколько дней. — Видел, как он меня ловко заменил? Даже не запнулся, пока замом делал, на себя менял. И Пономаренко рядышком. Думаю, недолго мне в Президиуме осталось. И что прикажешь делать? Против этой его затеи выступить? Открыто? Сам же понимаешь, чего тогда случится. Нас съезд размажет, даже не заметив.
— Ну, пожалуй, насчет "не заметив" я не соглашусь, — Микоян отрицательно покачал головой. — Но с "размажет"… Тут вопрос бесспорный. Нам даже товарищи из областей не помогут.
Солнце, в этот момент спрятавшееся за тучку, словно согласилось с мнением заслуженного товарища. Хрущев обхватил голову руками и мрачно уставился на белую поверхность накрахмаленной до невозможности скатерти.
— Может, все же рискнуть? — Шверник пожал плечами и откинулся на спинку стула. — Или еще вариант: банально не рисковать вообще. Оставить все как есть. На пенсию выйти и спокойно себе дожить свой век. Мемуары, вон, написать. Назвать пафосно: "Фронтовые годы" там, или наоборот – "После войны". Партию похвалить посильнее, товарища Сталина, Берию, да и нашего дорого Генерального Секретаря тоже. И не мучиться. Коли уйдем, трогать не будут, тут я насчет Драгомирова уверен. Тем более что и не знает он пока про все эти наши шашни. Подозревает разве только.
— Думаешь, отпустит? — Микоян с сомнением посмотрел на коллегу и товарища.
— Да наверняка, — Шверник пожал плечами. — На кой фиг нас ему судить тогда? Он и подозрения даже отбросит. Ибо станем мы безопасны, аки какие-нибудь там мирные цветочки.
Над столом вновь повисло молчание. Молчание тяжелое, мрачное и очень, очень неуютное. Хрущев буквально чувствовал, как где-то в глубине начинает подниматься волна отчаяния, когда ты видишь, что вот она, опасность, надо ее обойти – а сделать ничегошеньки не можешь. И эта беспомощность, страх провала, какой-то подспудный ужас – все это вместе вдруг так напомнило ему времена Сталина, что глава заговора буквально взбесился.
Вспыхнувшее где-то в подкорке воспоминание о том самом дне, когда он бежал из Харькова от приближающихся немцев и должен был придумать хоть что-то – что угодно! — чтобы оправдаться перед Самим за бездарно сданный врагу город, снесло плотину самоконтроля и вызвало в Хрущеве настоящее состояние бешенства, чистой, первозданной ярости, как у каких-нибудь берсеркеров.
И, как и тогда, решение пришло неожиданно.
— НЕТ! — врезавший по столу Хрущев буквально рявкнул. — Мы не сдадимся! Ясно вам? Не сдадимся!!!
На Микояна, впрочем, вся эта экспрессия не произвела ни малейшего впечатления. Он только поднял голову и спросил:
— Делать-то что будем?
— Так, — Никита Сергеевич кое-как взял себя в руки. — Первым делом – главы обкомов. И республиканские комитеты тоже. Сначала заручимся их поддержкой.
— И что это нам даст? — уныло поинтересовался Шверник.
— Само по себе – ничего. Но! Попробуем оттянуть начало съезда.
— Время вообще-то на этого работает, — бывший председатель Президиума не хотел фамилию Драгомирова даже произносить.
— Это пока. А мы попробуем через местных товарищей на глав райкомов подействовать. Есть же у них там свои, верные и надежные кадры? Не может не быть, — с каждым словом Никита Сергеевич все яснее видел блуждающий где-то в тумане план.
— И-и-и?… — Микоян пристально уставился на коллегу.
— И перетянем на свою сторону еще и некоторое количество райкомов. Делегатов на съезд все равно через меня утверждать будут… А уж я постараюсь отобрать правильных людей.
— Хм-м-м, — Микоян, человек во внутрипартийных интригах понимающий едва ли не больше всех в стране, глубоко задумался, явно что-то прикидывая.
— А знаешь, Никита… Может ведь и получиться. А на съезде уже не одни будем. И глядишь, даже и не в меньшинстве. Надо, конечно, подумать еще, посчитать, посмотреть, что к чему, но пощупать обкомы можно будет.
— Только надо бы еще и Политбюро уравновесить. И президиум хоть частично на себя перемкнуть, — Шверник задумчиво почесал затылок.
— Провал нам нужен, — Хрущев, увидевший надежду, стремился план проработать до максимума возможного, ибо дамоклов меч советского правосудия мотивировал неплохо. — Как и хотели. С Ираном. А то из-за французиков больно успешным выскочка выглядит. Надо ложку дегтя в бочку добавить.
— Уж лучше половник, — неуклюже пошутил Шверник.
— Думать давайте. Какую гадость еще к нему привязать? И как?
— Может, попробовать затянуть обсуждение Конституции в Верховном Совете? — подал идею Микоян. — Сами знаете, пока проект не утвердим, референдума не будет. А не будет референдума – не будет и утверждения народом. Проблема исчезнет. Без нее вся эта его задумка с окружкомами через съезд не пройдет.
— Попробуем, только аккуратно, дабы не переусердствовать. Как метод потянуть время пойдет, — закивал Хрущев. — Еще что-нибудь?
Новых идей не последовало.
— Ладно, первые наброски у нас есть. Значит, так. Коля, поработаешь с Советом. Я пока начну потихонечку товарищей на местах подбирать. Ну а тебе, Анастас – самое сложное, Иран. Сам понимаешь, без него шансов гораздо меньше, — Никита Сергеевич с легкостью поделил фронт работ. Возражений, впрочем, не последовало.
* * *
Нефедов с нежностью перебирал пальцами детали разобранного пистолета Стечкина, ставшего последнее время практически частью руки. Тяжелый, крепкий пистолет. И довольно-таки красивый. Была в нем мрачноватая элегантность холодной беспощадной смерти.
Сам по себе майор тоже выглядел неплохо. Хоть и относительно невысокого роста, он обладал мощью вошедшего в силу медведя. Широкая грудная клетка, квадратные плечи, длинные руки. Кожа Андрея была смугловатой – подарок от смешения всех возможных кровей, как и у множества граждан страны Советов. Здесь присутствовала и татарская кровь, и славянская, и что-то от народов Сибири и Кавказа. Черные вьющиеся волосы оставались коротко подстрижены – рациональность, не более того.
— Садись, друг, — негромко произнес Андрей вошедшему в комнату забытой на окраине Бендер-Аббаса развалюхи. — Я рад, что Аллах позволил тебе прибыть вовремя.
