— Ну, так и я с тобой, — пожал плечами парень. — Куда ж мы друг без друга. Да и дорогу показать надо.
Разбойничью стоянку они заметили еще издали. Сначала Бирюш, почуяв дым, сдавлено заворчал, а чуть позже сквозь заросли стали заметны всполохи высокого костра. Дед что–то шепнул собаке, и пес, припав к земле, наравне с людьми тихо пополз к окружавшим костер кустам. Вокруг огня сидели трое угрюмых мужиков и, передавая по кругу флягу, обменивались скупыми репликами. У одного на коленях лежал кинжал с длинным, чуть изогнутым клинком, у второго по правую руку, валялась солдатская винтовка, у третьего из–за пояса торчала рукоять револьвера.
Дед ткнул пальцем в сторону одного из варнаков, указывая Алексею цель, и взвел курок своего ружья. Внезапно Бирюш безмолвной тенью метнулся влево от костра. Через мгновение из кустов с той стороны послышался жуткий, панический рев, сменившийся предсмертным хрипом. Бандиты, напуганные воплем, вскочили на ноги, но два выстрела, прозвучавшие слитно, как один, уложили двоих из троицы наповал. Третий, даже не думая сопротивляться, кинулся бежать, что–то неразборчиво крича на бегу. Пелевин хладнокровно навел ствол ружья между лопаток беглеца и плавно выбрал люфт спускового крючка. Громыхнувший выстрел оборвал истеричные вопли, над поляной воцарилась тишина, и только костер, разбрасывая искры, безучастно потрескивал сучьями.
— Ты как? – озабоченно нахмурил брови Колыван, внимательно поглядывая на внука.
— Да нормально всё, — нехотя бросил парень, и через мгновение понял, что всё действительно нормально, и убийство двух человек, пусть никуда и негодных, но людей, не затронуло никаких струнок в его душе. Вот только одновременно с этим пришло понимание того, что юность закончилась.
Старик еще раз внимательно посмотрел на внука, но ничего не сказал. Ни в тот день, ни после они на эту тему больше не говорили, в жизни хватало иных забот.
Бродя по Уралу, они ходили по Тобольскому тракту от Тюмени до Тобольска и выше. В пятничный день второго февраля восемьдесят восьмого года в селе Покровском попали на крестьянскую свадьбу Григория Ефимовича Распутина и Прасковьи Федоровны Дубровской. Жених поражал своей молодостью, худобой, болезненной бледностью и пронзительным взглядом. За столом он пил мало, гостей рассматривал внимательно, а когда Колыван и Леша раскланялись и вышли со двора, Григорий неожиданно догнал их, схватил Пелевина за одежду, сунул ему за пазуху пригоршню снега и произнес очень быстро:
— Ты, милай, коли снег–то любишь морей–океанов стерегись. Не остерегешься — не будет тебе снега никогда боле, а если и будет – то чужой…
А между тем, время шло неумолимо. На девятнадцатом году жизни, прожив отпущенный природой срок, сошел в могилу Бирюш. Медленно, но неотвратимо превращался в старика дед Колыван, но до вида не показывал, только нет–нет, да поинтересуется, не собирается ли Пелевин осчастливить его детишками. Подобные речи деда вызывали у Пелевина неизменную улыбку, и он раз за разом он убеждал старика, что за отведенные тому годы тот успеет навозиться с малышней, а пока торопиться не след.
А еще через год Лешу угораздило влюбиться.
Девушку звали Варвара, и насчитывалось ей от роду девятнадцать лет. Жила она в поселке Реж верстах в семидесяти к северо–востоку от Екатеринбурга, куда дед Колыван наведывался время от времени к своему знакомцу — именитому камнерезу Даниле Звереву. Мастер, на зависть всем, выискивал в мелководье речушки Положихи такие камни, о которых на Урале ранее только слышали — алмазы, рубины и сапфиры.
В том самом Реже Леша и повстречал дочь известного местного артельщика.
Невысокая девушка ничуть не походила на статных и румяных деревенских молодок. С виду хрупкая, с темной косой ниже пояса и дивными зелеными очами, за которые кто–то за глаза звал ее ведьмой, а кто–то — племянницей самой Хозяйки Медной Горы. Впрочем, поселковые больше величали её по прозвищу — Кошкина Княжна, подаренному ей за то, что привечала всех хвостатых обормотов в округе.
Увидев Варю впервые, Леша стал посреди дороги, словно врытая в землю свая, и провожал девушку взглядом до самого поворота. А после три дня ходил, точно по мелководью — волоча ноги и тяжко вздыхая.
От многомудрого деда Лешины страдания, естественно, не укрылись. Довольно хмыкая в седую бороду, старик подсказал, где искать прелестницу и, отправив краснеющего и смущающегося парня со двора, долго смотрел ему вслед, еле слышно шепча молитвы себе под нос.
Дом Вариных родителей окружал высокий забор, на котором, словно резные фигурки, греясь на солнышке, восседали питомцы молодой хозяйки. На потревожившего их покой Пелевина кошки смотрели недовольно и шипели, точно змей–полоз. Впрочем, на любого другого, рискнувшего войти во двор, они шипели не тише. Не решившись войти в ворота, Алексей, намереваясь заглянуть через ограду, подошел к забору. Право слово, лучше бы он прошел внутрь. Матерый полосатый котище в полпуда весом, главарь всей ватаги, огрел гостя когтистой лапой так, что тот свалился в крапиву. Досадное для визитера происшествие не укрылось от глаз девушки, как на зло вышедшей из калитки. Глядя на распростершегося в траве Алексея, девушка весело, но необидно рассмеялась:
— Ты не пугайся и обиды не строй! Это Басурман, его собаки — и те сторонятся! А ты кто таков, что по заборам моим карабкаешься, словно обезьян какой?
Так и познакомились. Леша уговорил Колывана остаться в Реже на лето и до самых осенних туманов, лишь выдавалась свободная минута, гулял с Варей вдоль реки и по лесным тропинкам. Перед ними расступались сосны и ели, а поляны, густо застеленные земляничным ковром, хоть сей час предлагали отведать угощения. Ничего похожего не случалось ранее в Лешиной жизни, и от запаха Вариной кожи, от аромата трав от странного и незнакомого доселе счастья, туманилось в глазах. Если тем летом он и прикасался к Варе — то разве что ненароком. О чем–либо ином Лешка и подумать не мог — страшно и неловко. Темы же для бесконечных бесед рождались самые странные и неожиданные.
— У меня деда Семеном Африкановичем звать, — рассказывала Варя. — Вот мне и интересно — откуда имя такое чудное? У батюшки нашего спросила, он в святцах глянул — латинское имя, означает — африканский. В книжке показали, где эта Африка–то находится. А я так и не поняла, почему имя от части света происходит. Ведь нет же имен не от Америки, не от Европы, не от Австралии — только от Африки. Отчего так?
— Не знаю, — пожал плечами Лешка. — От того, может, что поэт Пушкин из арапов произошел?
— Нет, латиняне раньше жили, — рассудительно заметила Варя. — Ведь не Пушкин же святцы придумывал?
