Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

– Леща– не фаршрыуют, чи як ты там сказав. Леща – жарят.

– Приходи, попробуешь.

– А шо, ты такой бедный, шо один лещ будет?

Дьяк возмущенно засопел.

– И холодец будет, и пироги будут, и потроха будут, и мясо будет, – Лось не понимал, то ли Василенко издевается, то ли действительно такой дурной.

– Я не поняв, ты женишься?

Лось только руками развел.

– Не успел убежать. Понятно. Я так само.

Личная жизнь товарища прогрессора никогда не интересовала. Тем более, пора было уже и гулянку начинать, за полдень солнце перевалило, вечереет.

Хлопцы стягивались к дому дьяка нестройной, пестрой, потрепанной толпой. Кайданова среди них не было. Крысюк пришел вместе с женой, а вот Кайданова не было. Чего это он? Из–за пельменей обиделся? О, Григоренко пришел. Причесался, даже чем–то лохмы свои пригладил. И Штосс пришел, в исключительно не идущем ему чесучевом костюме и с сильным запахом одеколона «Фиалочка». Кац уже тут, Илько тоже по улице идет, выглаженный, шапку на ухо сбил. Жаль, Заболотного нет. Вот Ковалев–байстрюк вышагивает, курткой кожаной рипит, как самокатчик. Интересно, он на запахи пришел или поздравить догадается. И местные идут, тоже из сундуков повытаскивали всякое–разное. Татарчук пришел, глядит злобно, как и всегда. О! И командир себе идет. Сапоги почистил, френч трофейный напялил, портупея лаковая – прямо офицер. И Лизавета во главе женской части отряда шествует. Как мило с их стороны. И не устроит ли моя жена мне за таких гостей скандал?

Все. Отступать некуда. Варвара с мамой под руку вышла. И Шульга тоже нервничает – беда в селе с церковью, спалили во время боя, негде обвенчаться. Вот и пришлось командиру браком сочетать.

– Кто–то против того, чтобы вот эти двое сочетались законным брачным союзом?

Молчат люди. Молчит дьяк. Молчит дьякова жена. Разве что Кац икает.

– Хочет ли жених сочетаться браком с Варварой Матвеевной Кравченко?

Лось облизнулся, сглотнул.

– Хочу. Обижать не буду, бить не стану, денег не пропиваю.

– Хочет ли невеста сочетаться браком с Лосем Вадимом Григорьевичем? Фамилию менять не обязательно.

– Да, – невеста глядела с вызовом, как пулеметчик на вражескую конницу.

– Вот и хорошо. Живите себе и плодитесь.

Холодец смели за две минуты, чуть ли не урча. И леща – тоже. Жена дьяка просто млела от признания ее готовки. Лось мрачно глядел в стакан. Он рассчитывал на подарки, но, похоже, тут этой традиции не знали. А так хотелось аккордеон в личное пользование, или хоть гранату дополнительную. Нет, сидят, жуют. Да и пьют не все – Крысюк вынул галстук из соленых огурцов, стряхнул кусочек лука, взял себе кусок пирога. А вот второй раз себе не наливал, так, губы смачивает, а стакан у него как был полный, так и остался. И Шульга сидит, как швабру проглотил, жует кусок леща, а самогон свой не трогает. Вот тебе и свадьба. И возле тачанки с максимом четверо стоят, не курят даже, а льюис свой командир на коленях умостил, к великому ужасу жены дьяка. Один Василенко радостно чавкает да интересуется, как этих лещей готовили. В уголочке примостился софический мистик Сташевский и ест помидоры соленые, как в последний раз. Прогрессор налил себе еще, закусывать не стал.

– Эй, а как же это, брачная ночь? – влез не в свое дело Штосс.

– Они уже, – пробурчала жена дьяка, – хай пьет, скотина.

Самогон плюхнулся в желудок, прогрессор шмыгнул носом и налил себе в третий раз. Вот так вот, никому он не нужен, никто за него не заступился. Даже Крысюк – и тот молчит, потроха жареные ест. И жена внимания не обратила, обсуждает с Лизаветой фасоны платьев из трофейного модного журнала. Сташевский жалобным голосочком затянул «Солнце всходит и заходит». Очень уместно. Ну и черт с ним. От лещей остались одна голова и один хвост, даже без мясистой части.

– Хороша така рыбка, – сыто икнул Василенко.

Кац поставил кружку, глянул в окно. Нет, все чисто. Никто ни в кого гранатами не бросается и из винтовок не палит. Зря все–таки Шульга притащил пулемет. Кац грустно посмотрел на сидящую рядом Крысючку. Нет смысла. Муж ее трезвый, да и рядом сидит, капустой ее напихивает, как лютеранского гуся на праздники.

Прогрессор потянулся за самогоном в четвертый раз и очень удачно вывернул капусту себе на штаны, да еще и миску расколотил.

Илько только руками развел. Ну не бить же человека на собственной свадьбе.

Григоренко затянул нечто препохабное, к великой радости гостей. Дьяк принял буряковый оттенок и стал медленно вставать из–за стола.

– Тихо, тихо, – Шульга ухватил оскорбленного отца за рукав, – он дальше не знает, щас пойдет спать.

– От послал Бог зятя – уже напился и под стол ляпнулся!

Шульга заглянул под стол – так и есть. А тарелка у этого нещастья чистая, в том смысле, шо он так ничего и не ел. Не, понятно, шо он с городу, но все равно якийсь трехнутый. Надо его где–нибудь спать положить, на бок, а утром хай его жинка убивает. И нашо Крысюку такое? Взял бы себе вторым номером того же Ярошенка, из него кавалерист– як собака на заборе.

– То мы пойдем? Нам, знаете ли, воевать надо.

Прогрессор долго соображал, почему ему так плохо и где он находится. Где – оказалось понятно при тыкании пальцем – сено. Лось разлепил правый глаз – сарай, в углу грабли стоят, а он в этом сарае лежит, на сене. Кто–то стог разворошил да его устроил. А вот почему так плохо? Прогрессор попытался плюнуть, не вышло. Нет, наган в кобуре, кобура на ремне, значит – не под арестом. В дверь сарая постучались и сразу же распахнули – Сташевский. Свеж и бодр, аж тошнит.

– Алкоголь наносит непоправимый вред ментальному телу.

Прогрессор со второй попытки встал на ноги. С утра выслушивать всякие метафизические бредни. Сынок, ты хоть бриться начни. Сташевский развернулся и вышел, задрав голову. Он что, к командиру ведет? Придется.

Шульга сидел на крыльце, грелся на солнце и тоже чувствовал себя возмутительно хорошо.

– Явился, не запылился. Якась у нее самогонка странная, я не пил, но люди кажут.

Лось понял, что командир– это не самое страшное. Впереди еще знакомство с тещей и тестем. А товарищи повстанцы – собаки необразованные и свиньи, хоть бы спичек коробок подарили. И какая падла увела мой кисет?

Махновец лениво открыл дверь, ткнул пальцем.

– Отам, на столе кисляк стоит, в белом глечике. Иди, лечись, студент.

Лось бы много чего сказал, да, он был студентом, но в устах командира это слово звучало оскорбительно. Но кисляк – это вещь, особенно если в глечик мухи не попали. Нет, тряпочкой прикрыт. Фух, сразу легче стало.

В кухню кто–то заглянул и сразу же выскочил назад. Дети хозяйские, скорее всего, вон как побежали.

– Ну шо?

Прогрессор икнул.

– По сравнению с моей жинкой дячиха – ангел. Эта обругает да забудет, а моя не

ругает, но жилы тянет, шо той кат.

Надо же, жалеет.

– Так ты остаешься или – Шульга показал куда–то в степь.

– А что, я кому–то нужен?

Краснеть Шульга не умел, и это его выручало не один раз. Хозяйская дочка вместо выпаса гусей остановилась послушать, а чего те двое балакают? Чи будут они из села выступать все или кого–то оставят? А то опять хату спалят, токо–токо отстроили после красных, и всех гусей поедят и курей.

– Нужен. Грамотные есть, хоть черпай, а ты птица редкая, вроде бляхи на уздечке. И без блях можно, но с ними лучше.

Мда. То ли похвалил, то ли обругал. Ну хоть не выгоняет. И Гармаш по улице идет, рукой махнул, здоровается. Не такая и плохая жизнь после кисляка, хоть и жмоты они редкие.

– Ты шось про аккордеон казав? Я не спец, то тебе к Штоссу надо. Он из дозора вернется – вот его и спрашивай, где взять.

Хитрый. Выкрутился.

– Как положение на фронте? – черт! Дите у тына застыло, гуси по огороду разбрелись. Она ж по всему селу раззвонит.

– Елисаветград держим, Гуляйполе держим. Матюшенко вроде бы идет в рейд через Днепр, бить краснюков.

– А шо в Елисаветграде? – пискнуло дите.

– Патронный завод. Маруся, точно до нас не хочешь? Будет у нас своя Никифорова! Будешь с нагана стрелять по кадетам.

– Я с пушки хочу, шрапнелью. Тоды больше кадетов положить можна, – Маруся застенчиво поковырялась в носу.

Прогрессор ужаснулся. Ну и времена! Ну и дети! Она ж не шутит, не играет. От горшка два вершка, косичка – мышиный хвостик, платьице из занавески, в цветочки. В куклы ей играть надо, а не рассуждать, из чего по кадетам стрелять. Гуси себе в кучу сбились, травку щиплют. Жирные, вальяжные.

– А у Матюшенка людей много? Фронт не прорвут?

– Не, он на том берегу еще людей наберет, тамошних. Я б сам пошел, може, домой бы заглянул.

– А вы откуда?

– С Волыни.