Цепочка русских деревень, слободок, сел, число которых уже перевалило за полсотни, протянулась вдоль всей реки до слияния Амура и Уссури. Дальше на север хуже родился хлеб, от того и селились не охотно. Больше всего сел было в междуречье Зеи и Буреи – притоков с плодородной почвой, дающей отличные урожаи и зерновых, и огородных культур. Жители этих селений, за охрану пашни платили десятину в войсковую казну. Этого вполне хватало, чтобы кормить полуторатысячный отряд. Кроме сел, были и крепости-остроги: Албазинский, Кумарский, Косогорский, Уссурийский, Бурейский. Росли и два больших города Благовещенск и Хабаровск.
В Благовещенске остались основные хлебные и прочие продовольственные склады. Это было разумно, ибо главные поля были поблизости. По рекам хлеб и свозили в город. Здесь же располагались и основные мельницы. Надо сказать, что наличие складов нас пару раз очень выручало. Все же разливы Зеи и Буреи и в этой истории никто не отменял. Дважды за время моей жизни в новом Приамурье поля смывало. Жителей приходилось снимать с крыш, как дед Мазай зайцев. Но голода не было ни разу. Запасы уменьшались, но за следующий год восстанавливались. В крайнем случае, закупался хлеб в Илиме или в Енисейске. Здесь оставались основные кузнечные мастерские, некоторые механические. Наши жнейки и сеялки, плуги покупались крестьянами, шли на склады, откуда продавались заезжим на торг купцам. В Благовещенске была и самая большая больница. Ну, не больница, но дед Лавр не подвел. Выучил десяток травниц. Теперь они хворых своими настоями потчуют, за раненными ухаживают. Он же откуда-то дошел до идеи стерильности. В чистоте и на нормальном харче больные поправлялись намного чаще, чем оно было принято в то время. Он же подготовил трех девок-сирот для больницы в Хабаровске. Готовит еще. Конечно, девки растут, замуж выходят. Мужней жене по понятиям тех лет в больнице делать нечего. Но пока есть смена.
Меха в виде ясака и в виде десятины тоже шли. Особенно активно из страны гольдов. Дауры – больше землепашцы и скотоводы, чем охотники. Натки – большой тунгусский народ не захотели жить рядом с русскими, и переселились на Уссури. Опять же, колхоз – дело добровольное. Не воюют? Ясак платят? Пусть живут, как им удобнее. Меха скапливались. Часть уходила в Москву. Что делать? Мы же, типа, государевы люди. Правда, ничего особого от того не видели. И порох, и свинец приходилось закупать, топоры, косы, серпы и прочее делали сами, а сохи уже давно не использовали. Делали плуги, да и жать крестьяне, если в семье был достаток, предпочитали механическими жнейками. Иногда жнейки, сеялки и прочие мои приблуды покупали на несколько домов, как правило, родственных. Богатели крестьяне. Все, что за пределами десятины, хочешь ешь, а хочешь продавай. Покупали наш хлебушек и ленские купцы, и енисейские, и томские. Покупали и богдойские торговые люди. Последнее время стали томские купцы пытаться платить медью вместо серебра. Но мужики за медь торговать не стали, предпочитая серебро. И, надо сказать, я их понимаю. Насколько я помню, эти инновации государя-батюшки привели позже к Медному бунту.
В целом, я понял простейшую схему. Продавать лучше на юг. У богдойцев просто больше золота и серебра. Потому все стоит дороже. Им же у нас тоже покупать выгодно. Стоит установить цену чуть ниже, чем у них, как купцы маньчжуров толпой повалят. И берут нормально. Хлеб берут, меха берут, механические приблуды мы пока не предлагали. Здесь не факт, что рынок уже есть. Ну, так маркетинговые мероприятия устроим. Практически, как в наше время. Потому тоже мне нужен мир с ними. Нужно людей посылать, цены посмотреть. Поглядеть, что покупают, а что не очень. А вот покупать, если есть возможность, лучше на Руси. Там сейчас медь за серебро предлагают. А на серебряные деньги можно купить намного дешевле, чем и в империи, и в Сибири. Пока это планы. А там посмотрим.
Я уже полтора года живу в Хабаровске. Пока он меньше Благовещенска. Где-то с тысячу человек со слободой. Есть здесь четыре лавки, есть и торжище. Стоит и церковь. Отец Фома получил из Тобольска целых девять священников, выразивших желание служить в наших далеких землях. Не сразу, но и они притерлись к людям, а люди к ним.
Нам с Людой здесь тоже построили служебное жилье. Правда, в отличие от Благовещенска, отдельно от конторы. Людка была этому очень рада. И, в самом деле, все же дом – есть дом. Тем более, сейчас мы уже полноценная семья, с детьми. То есть, с одним, но лиха беда начало. Первое время в замужнем статусе Люда хандрила. Все же я домой часто только спать приходил. А порой и неделями «на территории» мотался. Я старался быть с ней максимально нежным, когда бывал в городе. Но это было не просто. Быть одновременно и суровым приказным, и нежным возлюбленным. Конечно, когда появился Андрейка, Люда на какое-то время была полностью занята с ним. Не такие мы графья, чтобы была кормилица. Да и неправильно это. Помощницы по хозяйству у нас, конечно, были. Жили при доме две вдовушки. Но дом большой, дел всем хватало. Однако, сыну уже полгода. Еще немного и хандра вернется. Нужно найти человеку занятие. Чем занимались жены всяких государственных уродов? Благотворительностью, наверное. Но это чуть позже. Пока обживаем мой Хабаровск.
Эх, знали бы вы, как мне не хватало моста, помпезных зданий в стиле ампир по улице Шевченко, домиков из красного кирпича на Муравьева-Амурского. Увы, еще и улиц этих не было. Даже люди, в честь которых улицы назвали еще не родились. Пока была крепость на утесе, на месте старой кумирни, с острожком на будущей Казачьей горе. Между ними и далее, до низины, которой в мое время заканчивался Уссурийский бульвар, а теперь текла безымянная речушка тянулась слобода. У устья речки была пристань, стояли склады, мельницы, мастерские, которые водяное колесо использовали. Была уже и площадь, вокруг нее стояли церковь, присутственное место, мой дом, дома моих ближних людей, которые тоже вынуждены были стать администраторами из вольных казаков. Здесь же был малый торг, стояли лавки, два трактира. Дальше все, как в любом деревянном город. Единственное, и острог, и слободу строили уже с предшествующим опытом, не как собака погуляла. Много чего здесь чего уже было.
Сюда же перебрались мои инженеры. Главные военные мастерские теперь здесь, новинки тоже здесь разрабатываются и изготовляются. Здесь сейчас стоит и почти семьсот бойцов. Ну, не совсем в городе. Все же Косогорский острог тоже нуждается в гарнизоне. Да и в Уссурийском бойцы не помешают. В каждом остроге запас пороха, свинца, провианта. Даже в самом отдаленном острожке у каждого казака есть ружье с ударным механизмом, есть пика, кираса, шлем. С чем у меня хорошо, так это с пушками. Не самое приятное богатство, но пока необходимое. Есть у нас большие крепостные пушки. Такие стоят на стенах городов, в Косогорском и Уссурийском острогах. Реки перекрывают выстрелом. Есть пушки поменьше калибром, на подвижных лафетах. Их можно и на раскат установить и острог или город защищать, а можно и в поход. Были и малые, вертлюжные пушки, которые мы установили на корабли. На трех кораблях побольше, что могли принять более пятидесяти людей и с изрядным грузом, установили по четыре пушки. По одной пушечке стояло еще на пятнадцати стругах. По нынешним временам, я был просто пушечный олигарх. Но все же самый грозный резерв главного командования были шесть гатлингов.
Проблем, конечно, хватало. Но после удачных переговоров и блестяще проведенной, на мой вкус, операции по причинению добра, думать о них не хотелось. Ладно, неделю все отдыхаем, а потом едем решать проблему по имени Афанасий Филиппович Пашков.
Глава 8. Make love, not war
Но отдыха не получилось. Успокоил, как смог, Людку, которая очень не любила мои военные начинания. Поигрался с маленьким Андрейкой. Так и не могу понять, как люди определяют, на кого ребенок похож? Я соглашался с любым вариантом. Какая разница. Просто он мой, до самой маленькой черточки его пухлого личика, до складочки на ручках. Когда первая волна радости схлынула, а Людка занялась своими делами, я опять завис на проблеме Пашкова, пытался определиться, как мне выстраивать отношения с новым воеводой? Старался вспомнить все, что мне про него известно, от писаний Аввакума, до известных мне исторических обстоятельств той, покинутой мной истории.
