Все это, конечно, грустно, но для меня хорошо. Загружаем струг продовольствием. Попробуем спасти воеводу. А уж со спасенным и говорить легче. Позвал Гришку, чтобы тот организовал погрузку. Сам же пошел к Тимофею. Благо, последний жил недалеко, в уже немаленьком доме с женой и новорожденной дочкой. Вышло не очень удобно. Практически, снял я своего ближнего человека с жены. Ну, что тут сделаешь, дела не ждут. После недолгой, но искусной речи с пожеланиями мне недалекого и эротического путешествия, все же смог ему объяснить всю сложность ситуации. Он тоже считал, что сначала нужно попробовать договориться. А уж потом, если не выйдет, всех грохнуть.
Вместе с ним пошли к складу, где хранилось вооружение. Отобрали две сотни самых новых, сверкающих кирас, шлемов. Взяли и сотню алебард-бердышей, которые использовали казаки без особого желания. Но смотрятся они замечательно. Решили, что пойдут с нами из Хабаровска сотня казаков, а две сотни будут Благовещенские. Туда уже отправили гонца. Да не просто гонца, а Макара, считай, самого уважаемого казаками человека, моего старого друга. На нем подготовка отряда, кораблей, прочих, необходимых для путешествия примочек.
Тимофей отправился собирать отряд, а я побежал крутиться дальше. Следующий пункт маршрута был Клим Иванов, главный над военной техникой. Клим был женат… на артиллерии. Все, что не было связано с механикой или с кузнечным делом его просто не интересовало. Так и жил бобылем. Если бы я не настоял на строительстве для него нормального дома, он и ночевал бы при мастерских. Дома его не было. Зато в мастерских он был. Уже о чем-то ругался с мастеровыми, показывал новые образцы. Работает человек. Завидую. Долго завидовать у меня времени не было. Потому, наскоро объяснив другу ситуацию, потащил его отбирать огневое сопровождение в поездку.
Решили, что пойдут из Хабаровска два самых новых коча, парусно-гребных судна изрядной вместимости. Была на них палуба и даже «чердак», то есть каюта. На вооружении было четыре пушки по бортам. Но мы решили установить еще и по носовой и кормовой пушке. Грузовые и транспортные суда пойдут из Благовещенска. Шесть пушек на речном судне – это сила. Причем, наши пушки можно и на лафет установить, если нужда будет. После долгих споров решили взять с собой и один гатлинг с изрядным запасом лент. Но не устанавливать его, а, наоборот, хорошо спрятать и без крайней нужды не демонстрировать. Отобрали и две сотни лучших пищалей. Думаю, хватит. Ну, и запас гранат. Не на войну, конечно, едем. Но лучше, чтобы все козыри были с собой.
На третий день после боя у Корчеевской луки уже вышли в новый, надеюсь, мирный поход. Все же у семейной жизни есть издержки. Уходил я с тяжелым сердцем. А Люда, так и вовсе, выглядела, как ушибленная. Даже маленький Андрейка хмурил едва видимые бровки и кряхтел, как старичок. Вроде бы, идут по очень важному делу, все это понимают. А все равно расставание – вещь крайне тяжелая. Уже на пороге обнялись с Людкой. Она так, как в первую нашу ночь в новой жизни, провела по моему лицу пальцами, словно запоминая. Чувствую, сейчас оба реветь начнем. Повернулся, выскочил из дома, из ворот, как ошпаренный. Ничего, родная! Скоро уже все срочные дела утрясу, тогда и будем вдвоем. Хотя нет, втроем, а там и, глядишь, вчетвером.
Плыли быстро. Остановку сделали только однажды, ноги размять. Дошли до Благовещенска за пять дней. Почти рекорд. Устали, но отдыхать было некогда. Тимофей с Макаром занимались погрузкой, а я отправился к отцу Фоме. Говорили долго, но, в конце концов, пришли к согласию, что ехать ему со мной надо. Ему самому было интересно познакомиться с воеводой-богомольцем. А про Аввакума ему, оказывается, письмо из епархии было. В Тобольске он был положен в сан протоиерея. Я не вполне сведущ в этих делах, но понял, что он над местным священством главный. Так вот, про Аввакума ему было послание с предостережением, что речи того протопопа не вполне церковные, как и деяния. Словом, в моих опасениях по поводу огнеустого отец Фома меня вполне поддержал.
Потом отправился я к деду Лавру. Тот уже давно жил не в домике на отшибе, а в городе при больнице. Практически, был он моим министром здравоохранения. И, должен сказать, министром этим я был доволен. Пенициллин он не изобрел, панацею от всех болезней тоже. Как и все, уповал на молитву. Но вместе с тем, жил по принципу, что помоги себе, тогда и Господь поможет. Его стараниями готовились сестры милосердия, травницы, знахарки, что собирали травы, делали целебные настои, но могли и ножом фурункул вырезать, гниющий орган удалить, зуб вырвать. Следил он и за питанием больных. На это я тоже выделял средства. Старался содержать все в чистоте. По его просьбе отрядили двух вдов, чтобы убирали, стирали, мыли. За то они тоже получали жалование. В результате болезни и раны, от которых прежде люди умирали, теперь часто излечивались. Благовещенцы на него молились, хотя отец Фома и не вполне это одобрял.
Спросил, может ли он полечить нашего воеводу? Толком, чем тот болен, я сказать не мог. Вроде, кашляет часто, лицо стало на сторону кривить. Я же не Авиценна, да и сам не видел, со слов агента. Лавр покручинился, что девки еще молодые, страшно на них больницу оставлять. Но, в конце концов, и он согласился. Набрал своих порошков, корешков, травок, котелки какие-то взял, ступки. Короче говоря, собрались и поехали. Точнее, пошли мы аж на восьми стругах. На пяти больших кораблях, с тремя мачтами шли люди военные. С людьми военными, которых я взял три сотни самых-самых, шли пушки. Точнее, пушки были установлены на двух стругах по шесть штук. Хоть и не особенно крупные, но и они – сила. Бьют на две тысячи шагов, считай, с середины реки можно берег обстреливать. Стреляют и ядрами, и картечью. На них же всякие военные запасы – порох, свинец, ядра, бердыши. Там же лежит спрятанный гатлинг и снаряженные ленты для него. Ну, и запас малый, чтобы в пути есть, пить. А вот на других судах воинов немного. Только для охраны. Там везут припас всякий для воеводской рати, везут ясак, чтобы оттуда отправить в Москву, на тех стругах едут отец Фома и дед Лавр. Не посольство, а целый караван. Ну, так не в мирную землю идем.
Теперь плыли не торопливо. Пристали в Албазине на третий день пути. Там все было в полном ажуре. Бекетов рвался с нами. С трудом удалось его уговорить остаться в крепости. Дескать, вызывал воевода меня, а не Петра Ивановича. А маньчжуров мы хоть и утихомирили, но совсем уж отпускать вожжи не стоит. Крепость есть крепость. Убедившись, что и здесь все в порядке, пошли далее. Уже в устье Амура к берегу стали постоянно выходить группы всадников, не особенно похожих на наших союзных хамниганов. Они совсем не радостно следили за караваном. Изредка даже пускали стрелы в нашу сторону. Правда, едва мы направляли струги в их сторону, всадники исчезали.
Как дошли до Шилки, так стало от чужих всадников аж в глазах рябить. Сначала думал, что это дауры князя Гантимура, что разорил городок, построенный Бекетовым. Но тех от силы человек пятьсот. А этих было существенно больше. Они что-то кричали, пускали стрелы. Пару раз я давал команду разрядить по ним десяток пищалей, да пару пушек. Оставив на берегу десяток трупов, орда снова скрылась. Но на следующий день появилась опять. К самому берегу уже не подходили, хоронились за холмиками и деревьями, но и следить за нами не прекращали. Воеводский острог был построен в устье реки Нерчи, притока Шилки.
При подходе к острогу мы увидели совершенно нерадостную картину. Острог был в осаде. Множество всадников, думаю, не меньше пары тысяч человек, носились вдоль острожной стены, посылая в осажденных кучи стрел. Многие стрелы были обвязаны паклей с чем-то горючим. В некоторых местах стены от них уже занимались. Пока защитники их тушили, но долго ли? Всадники не останавливались ни на минуту, стреляя на скаку. Со стен раздавались нестройные выстрелы. Изредка кто-то из всадников падал. Но, думаю, что и среди осажденных имелись жертвы. Наша флотилия была еще за поворотом. Мы же, вместе с дозорным отрядом на малом ялике наблюдали за ними.
