— Ничего себе… — пробормотал Романов, впечатляясь.
— А вы заметили, как ладно мы пережили неурожайный год? Почти без потерь для бюджета! А все ему спасибо — «Ностромо» предупредил нас еще зимой. Вот так-то! — задумавшись, Суслов проговорил, словно размышляя вслух: — Знаете, я уже привыкаю к тому, что с человеком, отмеченным предиктором, можно в разведку ходить. Ведь «Ностромо» известно, кто в будущем скурвится, а кто проявит принципиальность и стойкость настоящего коммуниста. Так что, поздравляю, вы еще один такой товарищ.
— Спасибо… — растерянно выдавил Григорий Васильевич.
— Не стоит, — кривовато усмехнулся Михаил Андреевич, подумав, что даже завидует своему визави. Ему-то не надо расти над собой, да приневоливать косную натуру. — Да, и хотите совет? Лучше ничего не рассказывайте чекистам, вам же спокойнее будет.
— Да я только «за», — нервно усмехнулся Романов.
Лимузин плавно сбросил скорость, выкатываясь на обочину перед поворотом с «Кутузы» на «Рублевку». Ведущий «ЗиЛ» встал поперек трассы, машина заключения повторила его маневр.
— Случилось что? — снова запереживал «хозяин Ленинграда», выглядывая в окна.
— Пересадка, — заерзал Суслов. — Тоже, кстати, с подачи «Ностромо». Если, говорит, вы с товарищем Брежневым решитесь-таки навести порядок в стране, пойдете на жесткие меры — бдите!
Дверца щелкнула, отворяясь, и в салон заглянул офицер выездной охраны:
— Выходите, Михаил Андреевич! Григорий Васильевич, вас это тоже касается. Прошу!
Суслов с Романовым живо пересели в машину заключения. Двое спортивного вида парней, доселе равнодушно стоявших возле спуска в подземный переход, подбежали трусцой и юркнули в ведомый «114-й».
— Воевать, так по-военному, как товарищ Ленин говаривал, — закряхтел Михаил Андреевич, устраиваясь на новом месте. — Я своей партийной реформой такую муть поднял, такое, извините за правду, дерьмо всплыло, что ребятки из «девятки» за мной строем ходят!
— Да нормальная реформа, — пожал плечами Романов. — За что там покушаться?
— Это для вас нормально, — проворчал Суслов. — А по стране столько первых секретарей царьками себя возомнили, что страшно делается… Поехали!
Кортеж тронулся, съезжая на Рублевское шоссе. «Красный кардинал» принюхался. В машине охраны витали запахи табака и, почему-то, ванили. Видать, какой-то сластена угостился…
— Михаил Андреич! — охнул ленинградский гость, вжимаясь от страха в кресло.
События закрутились, как кадры в ускоренной съемке. Защитного цвета «МАЗ-205», серебряно поблескивавший выштамповками зубров на боковинах капота, разгонялся по встречке. Надсадный рев изношенного дизеля одолевал даже толстые дверцы и стекла машины заключения.
Охранник, сидевший перед Сусловым, торопливо забубнил, чуть ли не целуя тангетку рации, но поздно. Старенький самосвал вильнул, на всей скорости врезаясь в борт «ЗиЛа-114».
Со взрывным грохотом, скрежеща раздираемым металлом, «МАЗ» вонзился передом в салон лимузина. Тонны горячей, крутящейся стали сцепились — и вздыбились, бешено вращая колесами в воздухе.
Оба автомобиля в этот жуткий момент вели себя как живые, погибающие существа, как два монстра, схватившиеся в неистовом поединке. Рыча, визжа, копотя синим дымом, плюясь черным маслом, они рвали друг друга и, даже завалившись в кювет, продолжали ворочаться и вздрагивать, словно в агонии.
— Гони, гони! Володька! — орал прикрепленный, провожая глазами место катастрофы. Место преступления.
Водитель, вжав голову в плечи, гнал. Мотор «ЗиЛа» ревел, словно звал на бой иных чудищ, притаившихся на дороге.
Потрясенный Суслов молчал, сжавшись, и лишь облизывал сохнущие губы.
— Дима, — каркнул он, — вызывай «скорую», «пожарную», всех!
— Уже, Михал Андреич! — резко обернулся Селиванов. Покачал головой, и выдохнул: — Если б не пересадка…
«Красный кардинал» заторможенно кивнул, растягивая рот в зловещей усмешке:
— Зашевелились, с-суки! Значит, верным путем идем, товарищи!
Воскресенье 7 декабря 1975 года, день
Первомайск, улица Дзержинского
Новость о присуждении мне премии разошлась, расползлась, как сметана из дырявого горшка. Рита помалкивала, даже Настя прилагала титанические усилия, чтобы не проболтаться, а школа все равно жужжала, как гигантский улей.
И только в свой единственный выходной я не маялся под гнетом всеобщего внимания. Редкие прохожие торопились себе мимо, никто не глядел мне вслед, шепчась украдкой, а я никуда не спешил. Гулял.
Заглянул в кафешку возле парка, вдумчиво выел креманку пломбира, да не просто так, а с сиропом. И спустился по лестнице на главную аллею. Снег тут лежал неубранным, и я двинул по натоптанной тропинке.
Деревья стыли в торжественной тишине, бережно храня в развилках белые искристые шапки. Редкие птахи вспархивали с ветвей, и тогда по парку расходился прозрачный шорох осыпавшегося снега. За колоннадами стволов и ворохами ветвей проглядывал серый бетонный мост, но урчание машин я отсекал, как досадный фон.
Впал в спячку летний кинотеатр «Космос», таращась пустыми рамами под афиши. Тихонько покачивались под ветром «лодочки» качелей. Упрямо столбенела ротонда.
Я грустно усмехнулся — осенние дожди смыли «секретные» значки, рисованные Мариной. Но какая-то мелочь царапнула зрение. Кружок! Заветный «нолик»! Сигнал «Вам письмо!»
Не проверяясь, как обычно, я торопливо стащил перчатку, и сунул руку в дупло. Есть! Радостно скалясь, развернул половинку тетрадного листка. Послание было совсем коротким, но емким: «Я вернулась!»
Улыбаясь, я победно огляделся и зашагал домой.
Однако, везет мне сегодня. Дома — никого. Я постоял над «Коминтерном», глубокомысленно барабаня по панели системника. Загулял по залу, чтобы лучше думалось, свивая восьмерки вокруг стола и забытого стула с кучей выкроек и кипой журналов мод.
Спасибо ЦК ВЛКСМ, они с ходу решили мою задачу. Теперь у меня есть твердое алиби — я лечу в Москву за премией. Двух дней мне хватит за глаза. Страшно, конечно, но я весь этот год только и делаю, что трясусь. Улепетываю, как зайчик-побегайчик, шифруюсь, как лисичка-сестричка, прячусь, как мышка-норушка…
Это я раньше, в первые розовые дни, полагал, что мое житие в прошлом будет напоминать научно-фантастический роман. А вышел политический детектив…
«Да причем тут сумма беспокойств и, вообще, попаданчество? — подумал я насмешливо. — Как там Редрик Шухарт в «Пикнике на обочине» маялся, выясняя, что ж у него за истинное, глубинное желание? Вот, и с тобой так! Можно подумать, тебя сильно волнует спасение СССР! Вон, ты вчера читал «Комсомолку». Дело идет к упразднению Верховных Советов в «братских республиках». И что? Тебя озарил момент счастья? Ты задыхался от восторга? Нет! Дочитал — и стал жаркое перемешивать, чтобы не подгорело… Что, стесняешься признать правду? Да, да, по-настоящему тебя беспокоит разлад с Инной! Заметь, даже сейчас ты увильнул от некрасивой сермяги — разрыв назвал разладом!»
Я мрачно скривился, словно закусил долькой лимона.
Ну, да! Да! Я скучаю по этой дрянной девчонке, извожусь, злюсь, ропщу на судьбу и тоскую! До того дошел в своих горячечных умствованиях, что причину всей этой любовной нескладухи усмотрел в слишком хороших, просто идеальных отношениях с Инной. Я же не раз пугал себя, что наш с нею роман — не по правде, что волшебная сказка со дня на день вывернется уродливой былью. Вот и накаркал…
Бесцельно шатаясь по квартире, я подсознательно сужал круги, пока не оказался рядом с полочкой для телефона.
«Ну? Так и будешь стоять? — подзуживал себя. — Засунь свою гордость в… в одно место, и звони!»
Неловко тыкая пальцами в дырочки диска, я набрал номер квартиры неведомой «Зоти», и затаил дыхание. Сердце колотилось где-то у самого горла.
— Алло? — послышалось, лаская слух.
— Лариса? — поинтересовался я, трусливо радуясь, что трубку сняла не Инна. — Это Миша.
— Мишенька! — оживилась Лариса. — Привет! Хочешь поговорить с Инной? — добавила она тихонько.
