Он торжественно поднял руку и посмотрел Шарлю в глаза.
– Что ж, не знали, так не знали, – легко согласился король.
И вдруг расхохотался – нервно и зло.
– Теперь для меня вполне очевидна ваша искренность, сударь!
А потом зашёлся кашлем.
Ла Тремуй же, у которого все поджилки тряслись до сих пор, смотрел на согнувшегося пополам короля и думал о том, что одно он, кажется, узнал наверняка – Филипп всё рассказал Шарлю о Жанне, но его, вроде бы, не выдал.
(27 июля 1429 года)Все думали, что въезд Филиппа Бургундского в Шато-Тьери затмит по пышности въезд самого короля, но всё прошло на удивление скромно. Герцог, конечно, был вызывающе богато одет в золотое с чёрным, и попона его коня, расшитая гербовыми цветами, могла состязаться в роскоши с нарядами иных придворных. Но солидный отряд сопровождения состоял, в основном, из бургундских солдат, поэтому обошлось без ярких знамён над головами, а те представители знати, которые должны были участвовать в переговорах со стороны Бургундии, ограничились гербами на щитах своих оруженосцев.
В зал, где собрался для встречи французский двор, Филипп вошёл неторопливо, с той долей развязности, с которой являлся обычно на приёмы с танцами и угощением. Любезно поприветствовал всех представленных ему дворян и учтиво поклонился Жанне, с откровенным, немного насмешливым любопытством.
Шарль держал себя нейтрально. Те несколько дней, что прошли со встречи в лесу, он провёл в непрерывных совещаниях, куда из военных были допущены только братья Бурбоны, да пару раз – Алансон. Жанну не позвали ни разу.
– Зачем, – поднял брови король, когда командующий заикнулся о её присутствии. – Мы можем побеждать, и наш противник в этом убедился. Как король, я желаю своей стране мирной жизни, добиться которой полагаю переговорами. А наша Дева снова станет требовать разорительного похода на Париж, где увязнет в осаде при первом же штурме. Нет, я больше не хочу об этом слышать! К тому же, ей и некогда – все эти толпы горожан, крестьяне вдоль дорог, просители, поклонники… Пускай занимается ими. В известном смысле, это тоже спасение, иначе всеми пришлось бы заниматься мне.
Но даже в те редкие моменты, когда никаких совещаний король не проводил, а толпы просителей не осаждали Жанну, встречаться с ней он всё равно не желал. В ответ на просьбы об аудиенции к девушке высылался Ла Тремуй с целым ворохом объяснений.
– Я больше не нужна его величеству? – как-то раз не выдержала Жанна
– Как можно так думать?! – чуть не задохнулся от возмущения Ла Тремуй. – Король ни о ком не заботится больше, чем о тебе, Жанна! Если бы ты проводила с ним столько времени, сколько провожу я, ты бы знала – редкая беседа обходится без упоминания твоего имени.
– Почему же он не хочет со мной даже встретиться?
Ла Тремуй со вздохом осмотрелся вокруг, сделал к Жанне шаг и, по-отечески взяв её за локоть, повёл подальше от королевской двери, выговаривая, словно маленькой девочке:
– Здесь не поле сражения, где всё так, как есть, быстро и прямо в лоб. Здесь политика, а она требует понимания настолько тонкого и настолько дальновидного, что порой кажется, что происходит одно, хотя на самом деле имеется в виду совсем другое. И время, дорогая моя. То самое время, которое всё расставляет по местам.
– Я ничего не понимаю в такой политике, – высвободила локоть Жанна, – но, если король не хочет больше меня слушать и не доверяет мне свою армию, то, верно, лучше будет уйти?
Ла Тремуй укоризненно покачал головой.
– Это ты не хочешь меня услышать, Жанна. Я же говорю: кажется одно, а на деле всё иначе. Его величество, возможно, и рад бы был ЗАВОЕВАТЬ Париж, но ты так открыто этого требуешь! Любая ваша встреча может быть истолкована, как его согласие на захват столицы. А между тем, герцог Бургундский вполне готов к мирным переговорам. Зачем настораживать его прежде времени?
Жанна посмотрела министру в глаза. Их выражение очень напомнило ей выражение глаз священника из Домреми, когда тот смотрел на местного дурачка.
– Герцог враг нам, – сказала она твёрдо. – Я помню его солдат. Помню сколько они пожгли в нашем краю, скольких убили, скольких заставили страдать! Я видела, что находили люди, возвращаясь в сожженные деревни! Договариваться с таким врагом подло!
– Тише! Тише! – испуганно приложил палец к губам Ла Тремуй. – Не забывайся, дитя, ты обвиняешь его величество!
Глаза Жанны наполнились слезами.
– Я люблю нашего короля! – почти выкрикнула она. – Я хочу для него только лучшего!
– Тогда, терпеливо жди, когда он сам тебя призовёт. Ты же не требовала от Господа всего и сразу, так ведь? А Он, насколько мне известно, испытывал тебя достаточно долго. Теперь король просит терпения и понимания. И, как Божий помазанник, просит этого и от Его имени тоже. Разве святые, которых ты слышишь, об этом не предупредили?
Ла Тремуй уставился на девушку с недоумением, так грубо наигранным, что последняя фраза прозвучала откровенной насмешкой.
Огорчённая Жанна не знала, что ей делать.
Ещё на турнире Клод советовала ей поговорить с Рене, как с давним добрым другом. Дескать, его доброе расположение, как раз то, что ей сейчас нужно, и дурного он не присоветует. Но встреча на королевском приёме прошла так невнятно, так скомкано и странно, что только добавила смятения в душу девушки, и без того уже растерянной. Когда она спросила, что герцог думает о скорейшем походе на Париж, то сразу поняла – он расстроен до бешенства, и еле сдерживается, скрывая это. Жанна, естественно, увязала всё со своим вопросом. Точнее, с тем нежеланием воевать, которое, уже открыто, проявлял король, из-за чего Рене вынужден разрываться между присягой и рыцарской честью. Поэтому она не очень удивилась, не услышав в ответ ничего вразумительного, кроме туманного предложения «немного подождать».
– Что он может? – сказала она Клод, когда вернулась к себе после приёма. – Он такой же подданный его величества, как и я.
– Он может помочь королю советом.
– Я тоже это могу, – печально заметила Жанна. – Король просто не хочет слушать…
Она не стала говорить о том, что советы королю уже давал Алансон – её прекрасный герцог, который плевать хотел на настроения при дворе, и всякий раз, когда был рядом, а вокруг Жанны образовывалась пустота, заполнял эту пустоту высокомерно и величаво. Его поддержка дорогого стоила – за Алансоном всё ещё стояла армия и те капитаны, которые бились рядом с Жанной за Турель и Орлеан. Но, видимо, даже этого было недостаточно, чтобы убедить Шарля.
Можно было бы, конечно, пойти к герцогине Анжуйской. Она когда-то ясно дала понять, что после коронации дофина всё будет очень хорошо, о чём Господь пошлёт свой знак уже через Клод. Но пока становилось только хуже. Да и робость мешала. Как ни пыталась Жанна в себе разобраться, она так и не смогла понять из-за чего страшится идти к мадам Иоланде. Их последний разговор перед выступлением на Орлеан был достаточно душевным, но, может быть поэтому Жанна и стеснялась обращаться к всесильной даме, считая себя не вправе напоминать об обещанном когда-то. Она и так чувствовала, что становится похожей на докучливую попрошайку. А герцогиня, как казалось, была очень заинтересована в судьбе обеих девушек. И, раз ничего не говорила и никак не проявила себя до сих пор, значит, время ещё не пришло.
Как всякий человек, одержимый какой-то идеей, Жанна тут же сделала нужный ей вывод – всё так происходит только потому, что миссия её не выполнена до конца. «Я дала дофину всего лишь корону, а должна дать столицу и всю страну!». Поэтому, когда Клод снова заговорила о возвращении в Домреми, она ответила отказом более решительным, чем в первый раз.
– Королевский двор не вся Франция. Нельзя обманывать ожидания тех, кто ещё верит в меня, – твёрдо сказала она, имея в виду армию и тех горожан, что приветствовали её на всём пути до Суассона.
Верящих, действительно, были толпы. Где бы ни проходило победоносное французское воинство, везде находились добровольцы, горящие желанием встать под знамя Божьей посланницы. А комендант Суассона Гишар Бурнель, приветствуя её, даже встал на колено и попросил благословить.
– Если я попрошу вас, вы пойдёте со мной на Париж? – спросила его Жанна.
– Хоть в пекло! – воскликнул растроганный комендант.
– Я не веду в пекло, – нахмурилась Жанна, – я спасаю страну и ваши души…
– Как они все не понимают?! – негодовала она позже, сидя с Клод в отведённых для Девы комнатах. – Это не просто моя блажь! Я не хочу новых смертей, поэтому так настаиваю! Если мы выступим на Париж сейчас, поход может оказаться бескровным! Но каждый день промедления даёт преимущество нашим врагам, а каждый день увеселений снижает боевой дух солдат! Ещё немного, и даже Глас Божий не сумеет поднять это войско!
