Отдав ей на ревизию свой вещмешок, он пошел на кухню, успокоиться и покурить, она такому повороту явно обрадовалась. На кухне не было никого, остался лишь знакомый, неприятно кислый запах. Достав флягу и хорошенько приложившись, он закурил, с удовольствием вдыхая ароматный дымок. Мир вокруг стал замечательно-великолепным, добрым и хорошим. Он выпил еще и неприятная дрожь прошла бесследно, волнения и тревоги испарились. Все стало простым и понятным.
Вернувшись в комнату, он оторвал от восхищенного созерцания богатств его вещмешка Нину, впился губами ей в шею, наслаждаясь запахом. Нащупав на талии поясок, развязал его, расстегнув пуговицы платья, покрыл поцелуями плечи. В ее глазах было желание, но Нина неловко переступая с ноги на ногу, безуспешно пыталась привести свою одежду в порядок и тихо лепетала, что подружки скоро вернутся с лекций. Виктор знал, что у них в запасе примерно минут пятнадцать, поэтому не обращал на слова никакого внимания. Наконец ему надоело это слабое сопротивление, и он чуть ли не силой стащил с девушки платье
— Ну не сейчас, потерпи, — смущенная Нина ладонью прикрыла черный треугольник волос, трусики ее болтались в районе колен. Он бы стянул их вовсе, но мешали подвязки чулков. Бюстгальтер был задран до самой шеи. Она принялась одной рукой его поправлять, и Виктор рассмотрел симпатичные заостренные груди с крупными розовыми сосками. Это послужило последней соломинкой, сломавшей хребет его терпению. Подхватив Нину на руки, он понес ее на кровать…
Когда с лекций вернулись подружки, в комнатенке витал отчетливый запах секса. Нина натужно веселилась, то начинала глупо хихикать, то беспрестанно поправляла одежду и словно не замечала, как Вика и Тома переглядываются и морщат носы. Виктор сидел с шальными глазами и бездумно улыбался. Несмотря на полный сумбур мыслей, он был счастлив.
В часть Саблин попал вовремя. За плечами болтался пустой сидор, и он чувствовал себя таким же, полностью опустошенным, высосанным досуха. Он получил от Нины столько, сколько смог и даже больше, пытаясь за эти жалкие три дня наесться на будущее, восполнить грядущую нехватку женского тепла.
— Явился, кот блудливый, — выдал Шубин вместо приветствия. Он был в своем крохотном кабинете, весь обложенный какими-то папками, бумажками, тетрадями. — Ну ты, Витя, стахановец. Это как же нужно было уработаться, чтобы тута за три дня на лице одни глаза остались?
— Старался… — со скромным видом ответил Виктор.
— Старался он тута… Да ты сейчас похож на спущенный, воздушный шарик. А часы где? Что, все в дырку ушло? — Шубин захохотал. — Стоило оно того?
— Стоило, Дмитрий Михайлович. Спасибо за увольнительную.
— Ха. Спасибо! Теперь отрабатывать будешь, — комполка с хрустом потянулся, — чтобы сделал свое звено лучшим в полку! Понял?
— А инструктора там есть? — Виктор глянул на гору папок с личными делами летчиков, лежащих на командирском столе, вытянул руку, словно попрошайка, — давайте их мне! Тогда сделаю!
— Раскатал тута губу, — снова засмеялся Шубин, — запросы прям как у меня. Скромнее надо быть, Витя, скромнее. На все про все, нам дают по десять часов на машину. По сравнению с прошлой весной это тута много. Для того чтобы сколотить крепкий полк — мало. Занятия будут, все как обычно… но ты своими все равно займись дополнительно. Чтобы я потом за тебя не краснел. Программа подготовки уже утверждена, так что тута больше на теорию напирай. Ладно. Вали тута отсюда, не до тебя.
С этого дня события завертелись с угрожающей быстротой. В обед прибыли остатки летного и технический состав полка и Палыч долго мял в объятиях своего бывшего командира. От обилия знакомых лиц кружилась голова: Соломин, Синицын, Гольдштейн, Шаховцев, Пащенко. Он обнимался со знакомыми, радостный от встречи хлопал по спинам, веселился. И вдруг увидел Таню.
Она стояла одна, на проторенной в снегу тропинке, в хорошо подогнанной шинели, раскрасневшаяся от мороза, красивая. Он подошел, спросил недобро:
— Здравствуй, Таня.
Она чуть дернула шеей, прищурилась: — Здравствуй… Витя.
— Ты ничего не хочешь мне сказать? — спросил он.
— А может, ты мне расскажешь? — зашипела вдруг она. — Как в любви мне признавался, а сам в это время по б…м бегал. Как пропал и даже строчки не оставил. Я как дура…
— Это кто еще пропал? — задохнувшись от возмущения, перебил ее Виктор, — уехала неизвестно куда, даже попрощаться не зашла.
— Я записку оставила, не могла зайти никак. А ты мне врал все время. Скажи еще, что по девкам не бегал.
— Да не бегал я никуда, — возмутился он, — ты лучше дядю своего спроси, куда это я пропал. Он все расскажет. И записку я не получал.
— Опять ты врешь, — как-то неожиданно поникнув, грустно выдохнула она. — Дядю зачем-то приплел. Мне про тебя все рассказали, так что можешь не стараться. Ты теперь для меня пустое место. Дай пройти.
Он посторонился. Она прошла рядом, гордо задрав голову и обдав ароматом духов, ослепительная, грустная, чужая. Виктор длинно сплюнул ей в след. Оправдываться было бесполезно, да и просто лень. Трехдневные кувыркания с Ниной позволяли относиться ко всему совершенно равнодушно. Хотя и было над чем поразмыслить.
В тот же день в полк прибыл командир третьей эскадрильи. Был он, по летным меркам, уже немолод для своего капитанского звания, плотный, с совершенно лысой головой. На приветствие Виктора, он сунул ему руку с короткими, толстыми пальцами, представился: — Егор-ров. — Голос у комэска оказался басовитый, с нажимом на „р“. Виктору он показался человеком спокойным, рассудительным, в общем, оставил о себе приятное впечатление. Как моментально разнесло солдатское радио, комэск на фронте еще не был. Штурманом эскадрильи назначили Лешку Соломина. Был еще старший сержант Демченко, один из немногих рядовых пилотов, уцелевших в Сталинградской мясорубке крайнего тура полка. Остальными летчиками эскадрилье предстояло еще обрасти.
Этим и занимался ЗАП. В него из всех уголков страны стекались пилоты. Одни приходили из различных госпиталей, отмеченные шрамами и наградами, другие с дальнего востока, жадные до войны, оббившие пороги начальства с рапортами, третьи из состава разбитых полков. Все они были разные, но они были именно летчики и здесь надолго не задерживались. Однако в ЗАПе большинство было тех, кого назвать летчиками язык просто не поворачивался. В этом полку самой большой популяцией была многочисленная армия сержантов — вчерашних выпускников многочисленных советских авиашкол. Вчерашних недоученных курсантов быстро подучивали летать на Яках и щедро сыпали в полки, немного разбавляя ветеранами и уцелевшими. Все работало так четко и быстро, что через несколько недель новый боеготовый полк отправлялся на фронт. Конвейер работал невозмутимо, шлепая воинские части, словно пирожки. Полки уходили на фронт, возвращались разбитыми, иногда совершенно без летчиков, но ЗАПу, казалось, нет до этого никакого дела. Все равно в установленный начальством срок переформирования, полк, подобно птице Феникс, снова возрождался. Качество у таких частей было зачастую сомнительным, но предложить другое, страна тогда просто не могла…
