Не поднимая глаз от тарелки, Нейл тихо заговорил:
– Джем, у меня рак. Метастазы. Это уже не вопрос выбора. Так-то, старичок.
Внезапно Джем резко встал, не замечая, что растаявшее масло капало ему на ногу.
– Ты принял тот факт, что умрешь, и смирился. Тебе наплевать. А что, если остальным не наплевать? Нам не наплевать!
– Да ты присядь. Ешь омара, – сказал Нейл. – Давай еще выпьем. Я, в конце концов, женюсь. Выпьем за это!
Джем бросился в номер. На кровати лежал открытый чемодан, рядом – аккуратно расправленный костюм Нейла. Просто костюм, как оболочка человека. Джем схватил бутылку водки, хлебнул из горла. Оторвался, разинув рот – глотку обожгло, будто углей наглотался. «А вот я не сдамся, – подумал Джем. – Буду бороться за Марибель до конца», – и рухнул в кожаное кресло.
Через какое-то время в комнату зашел Нейл. Отодвинул костюм и присел на кровать. Снял очки, подышал на стекла, протер их краем рубашки и нацепил на нос. Что-то изменилось в его лице, будто поколебалась былая уверенность.
– И что же мне делать, по-твоему? – спросил Нейл.
– Попытайся выжить, – ответил Джем.
– Выжить, – пробормотал Нейл, как будто раньше это не приходило ему в голову. – Выжить.
На следующий день Джем совсем расхворался. С утра ему снилась Марибель, но, проснувшись, он вспомнил про Нейла, и его охватила глубокая печаль. Он с трудом вылез из кровати. В девять Нейл должен был улететь; во что бы то ни стало надо успеть с ним попрощаться.
Джем надел красные шорты, последнюю чистую рубашку, заляпанные туфли и вышел из дома. Ему нравилось ходить до работы пешком, брести по тенистой улице Свободы, мимо ухоженных домов с кустами смородины, на ходу обрывая спелые ягоды. Обычно, шагая по Булыжной улице, он раздумывал, что интересного подкинет ему этот день: что-нибудь вкусненькое на завтрак или неожиданную встречу с Марибель? Однако сегодня все его мысли занимал Нейл, с которым они за какие-то три дня успели накрепко сдружиться.
Ему оставалось свернуть на Норт-Бич-роуд и пройти шагов сто пешком, как вдруг где-то рядом раздался гудок, и из окна проезжающей машины высунулся Нейл.
– Стой! – крикнул Джем. – Подожди!
Нейл сложил руки рупором и прокричал:
– Я поехал, старик!
Его галстук трепетал на ветру, словно делая взмахи на прощание, и такси скрылось за поворотом. Вот и все.
Джем стоял как вкопанный. Кричали чайки. Норт-Бич-роуд была тиха и безлюдна. «Все кончено. Он уехал». Казалось, сейчас в любую минуту накатит опустошенность и раздавит его. Он шел вперед, медленно переставляя ноги, и ждал, ждал страшного чувства. Мелькнула шальная мысль взять такси и махнуть в аэропорт, чтобы как следует попрощаться, или попросить у Мака машину, но вокруг было тихо и солнечно, кричали чайки. Нейл уехал, и отчего-то вдруг на душе стало спокойно.
На стойке Джема ждало письмо.
– Такой симпатичный мужчина, – проворковала Лав. – Костюм ему очень к лицу. Он ведь, кажется, не женат?
– У него есть невеста, – ответил Джем. Поднял конверт и посмотрел на свет. Определенно, денег там не было. Наверное, записка. Джем представил Нейла в деловом костюме: вот он сидит в самолете, мчится в Нью-Йорк, чтобы жениться на Дезайри и уладить дела в пользу дочери. И любая записка, которая могла омрачить эту светлую радость, была бы сейчас очень некстати.
Слопав пару ягодных кексов и шоколадный пончик, Джем опустил конверт в корзину, припорошив кучей грязных салфеток, банановой кожуры и недоеденных хлебных тостов, чтобы уж точно не захотелось туда лезть и копаться. С его точки зрения, это было очень по-мужски – избавиться от письма. Вот женщина никогда бы не выбросила конверт, не полюбопытствовав сначала, что внутри.
В конце смены, перед самым уходом Джем встретил Марибель. Она была одета, как в тот раз, на пляже Миакомет: желтый верх от купальника и джинсовые шорты. Джем как раз поливал цветы на террасе, когда к нему приблизилась Марибель в сланцах, с мокрым полотенцем чрез плечо.
– Сегодня не день, а просто перебор радостей, – сказала она. – Как солнце-то палит. Ну, как прошло свидание?
«Не было никакого свидания, Нейл все выдумал», – чуть не сорвалось с языка, однако Джем сдержался. Это будет предательством по отношению к другу.
– Отлично, – ответил он.
– Н-да? – протянула Марибель. Джем внимательно на нее посмотрел – есть ли что-то похожее на ревность? – Мистер Розенблюм был так мил. А он все еще здесь?
– Сегодня уехал.
– Ты ему, похоже, действительно понравился, – сказала Марибель. – Он в тебя верит.
Джем прекратил поливать цветы и взглянул на нее:
– Да, я понравился ему, и он верит в меня.
– Что-то случилось, Джем?
– В каком смысле?
– Какой-то ты странный. Как будто расстроен. Что-то произошло?
– Кстати, да, – задумчиво проронил он. – Пока не знаю.
Опустив на пол лейку, Джем прошел мимо нее в фойе, завернул на кухню. Затаив дух, принялся рыться в мусорке. И наконец выудил конверт, перепачканный кофе и клубничным джемом.
Внутри лежал чек на пятнадцать тысяч долларов и два билета в один конец на рейс Нантакет – Лос-Анджелес в подарок от «Розенблюм тревелз». Приложенная к чеку записка гласила: «Добейся ее. Н. Р.».
14 августа (не отправлено)
Уважаемый С. Б. Т.!
Я уведомил власти о ваших навязчивых преследованиях. Все письма я сохранил. Их содержимое наводит на мысль, что вы следите за мной, преследуете меня и подсматриваете за жизнью отеля. Полиция очень скоро установит вашу личность и положит конец беспардонным домогательствам.
Билл Эллиотт.15 августа (отправлено)
Уважаемый С. Б. Т.!
Вы любите поэзию?
Билл Эллиотт.В середине августа Нантакет накрыла жара, какой не могла припомнить даже Лейси Гарднер, а ведь она провела на острове чуть меньше века. Вообще-то местных обитателей спасал морской бриз, и, когда в Бостоне или Нью-Йорке температура подскакивала до девяноста по Фаренгейту, остров по-прежнему нежился в комфортных семидесяти семи. Лишь однажды, в далеком семьдесят пятом, в день, который островитяне прозвали «парной субботой», столбик термометра перевалил за сто. В тот день Лейси с Максимилианом никуда не пошли, а сидели, врубив вентилятор, и играли в карты в гостевой спальне своего дома на Клифф-роуд, потому что только эта комната оставалась в тени большую часть дня. Они выдули три кувшина лимонада, а ближе к четырем принялись за «Маунт гай» с тоником, кидая в бокалы пригоршни льда. Это было похоже на отпуск. Запершись в необжитой комнате, супруги метали тузов и королев на казенное стеганое одеяло. Когда стемнело, натянули купальные костюмы и пошли на Степс-Бич искупнуться перед сном. Тайком пробирались к пляжу, точно подростки, хотя на ту пору оба были уже в годах: спускаясь к песку по ступеням, они крепко держались за поручни.
Оказалось, что на пляже тьма-тьмущая народу, как средь бела дня. Берег пестрел полотенцами и одеялами, и в лунном свете мужчины с бакенбардами держали за руки полураздетых девиц. По радио «Битлз» пели свою коронную «Вилась дорожка длинная»[5]. Кто-то захватил с собой корзинки с провиантом: копченые колбаски, сыр, куриный салат и холодное пиво. Макс с Лейси ели, пили, плескались в воде, как будто сбросив лет сорок. Максимилиан впервые при Лейси курил марихуану на пару с человеком по имени Кедр. Она смотрела на веселящуюся молодежь, мелькающую в жаркой ночи, и оплакивала свою бездетную участь. На обратном пути ей вздумалось поговорить об этом с Максом. Близилась полночь: «парная суббота» плавно переходила в «банное воскресенье».
– Максимилиан, у тебя не бывает такого, чтобы ты пожалел о детях? – спросила Лейси.
Тот смолчал. Наверное, его мысли спутала марихуана, а может, он с былым упрямством гнул прежнюю линию на этот счет, упорно не желая признать своей неправоты.
Этот август превзошел все другие. На солнце было как в раскаленной жаровне, в тени – духотища. Флаг на въезде в «Пляжный клуб» обвис, как несвежий нейлоновый носок. В первую ночь зноя Лейси металась в кровати, скидывая с себя простыни и без конца переворачивая подушку. Наконец, схватив лампу, она пробралась к кондиционеру и врубила его на полную мощность. Это помогло кое-как перекантоваться до рассвета, однако потом наступило утро, и, когда пожилая дама решилась выбраться в коридор, ее чуть не стошнило. Там висел тяжкий дух общественной моечной. Она распахнула все окна и включила старенькие вентиляторы, притворив дверь в спальню.
Если станет совсем невмоготу, заляжет в постель с детективом в руках и не высунется до вечера.
Мак появился в обычное время. Вместо привычного кофе он прихватил баночку ледяной кока-колы.
