— Не прекращай.
— Ты бы ушёл? — спросила она, разжимая руку, снова проводя пальцами по чёрному шёлку и вытирая слёзы свободной рукой. Долгая, очень долгая пауза.
— Да. — Единственное резкое слово. — Если хочешь свободы, я дам её тебе.
Значит… выбор за ней и только за ней.
Глава 29
В конце концов, решение не такое уж трудное, потому что, когда дело касалось Дмитрия, чувство самосохранения отключалось. И это тоже безумие, такое же неумолимое, как потребность прикоснуться к нему, обнять… любить.
— Останься, — сказала она и почувствовала дрожь в мощном теле мужчины, который предложил ей свободу. Это немного сломило. Опустившись на колени, она крепко обняла его за шею и прижалась лицом к теплу его кожи. Мгновение спустя Дмитрий обнял её. Страх, этот коварный незваный гость и безмолвная тень, она ждала его… но он не пришёл, как будто грубая жестокость их объятий смыла его из организма, оставив её в синяках и побоях, но целой.
— Никогда больше, — прошептал Дмитрий ей в волосы, его голос превратился в оголённый провод, а щиты пали.
— Я клянусь тебе. — Обхватив его шею у затылка, она ласкала его нежными поглаживаниями, и акт нежности был для них обоих. Для этого сурового, опасного мужчины, который стал её, и для сломленной, одинокой девочки внутри Хонор. — Скажи почему. — Ей нужно понять, заглянуть в глубины его сердца. Дмитрий сжал в кулак её волосы.
— Это мемориал, — сказал он таким грубым голосом, что его было трудно понять. — Никто, кроме Рафаэля, не знает о его существовании. — Её сердце глухо забилось, огромная волна понимания захлестнула разум, но ускользнуло из рук и рассеялось, как туман, когда Хонор попыталась дотянуться до него, удержать.
Забыв об этом на мгновение, Хонор подумала о полевых цветах, о стольких цветах, о стольких оттенках, все они приветственно кивали головками, когда она парковала автомобиль как можно дальше, чтобы не раздавить их. Она, медленно, но уверенно, шла сквозь буйство красок, привлечённая невидимыми руинами — как будто её тело было компасом, а руины указывали север. Меланхолия места сковала конечности, но Хонор была уверена, что слышала эхо смеха… детского восторга.
— В том месте много воспоминаний, — прошептала она. — Существует не только печаль, Дмитрий. Ты должен помнить. — Слова были не её, но подходили. — Ты должен.
— Я помню всё. — Смех, созданный зазубренным металлом и битым стеклом. — Иногда я жалею, что помню. Но воспоминания высечены в камне, их никогда не забыть. — Хонор подумала о том, каково нести такое горе сквозь века, оплакивать почти тысячу лет, и почувствовала такую сильную боль, что ей не было конца.
— Она бы не хотела этого для тебя, — уверенно заявила она. — Ты это знаешь.
Хонор права, подумал Дмитрий. Ингрид пришла бы в ужас, увидев, кем — чем — он стал, как позволил потере её и детей изменить его. Но знал и другое.
— Перед кое-чем не может устоять ни один мужчина. Некоторые потери ни один муж, — ни один отец, — никогда не сможет забыть.
— Дмитрий…
— Я не знаю, что могу дать тебе, Хонор, — сказал он, потому что она заслуживала честности, — но знаю, что ничего подобного не чувствовал с момента, как она умерла. — Хонор обхватила ладонями его лицо.
— Всё в порядке. — Нежнейший из поцелуев. Дмитрий не понимал, как она стала той, кто предлагал утешение, когда он причинил вред, но его душа, так долго холодная, грелась в её тепле.
— Однажды я кормил Елену, — сказал он много времени спустя, когда она сомкнула губы на вилке с рисом, которую он поднёс ко рту, поскольку она позволила ему заботиться о ней. Любопытство превратило тёмно-зелёный цвет её глаз в сверкающие драгоценные камни.
— Ножи были задействованы?
— Нет, но в то время она была связана. — Казалось, целую вечность назад он насмехался над Еленой, пока она оставалась связанной ради собственной безопасности. — Она подстрелила Рафаэля.
Остальные из Семёрки готовы были пустить кровь, Дмитрий был связан клятвой защищать её. Хонор наклонилась вперёд, нахмурив брови.
— До меня доходили слухи… она действительно это сделала?
Он рассказал ей историю и умудрился одновременно запихнуть большую часть еды, гадая, заметила ли она фрукты и мёд, которые он добавил на стол.
«— Муж, у меня вообще-то руки есть. — Он подносил ломтик фрукта к этим прекрасным губам, пока жена сидела у него на коленях, одной рукой обнимая его за шею.
— Ты можешь поблагодарить меня своими руками за то, что я так хорошо забочусь о тебе. — Маленькие белые зубки впиваются во фрукт, тонкое горлышко проглатывает сочную мякоть.
— Дмитрий?
— Да? — Он провёл фруктом по горлу, слизал сок. Она вздрогнула.
— Я надеюсь, что буду сидеть у тебя на коленях, когда стану беззубой каргой, а ты морщинистым стариком».
Поставив бокал с вином, Хонор встала, чтобы скользнуть к нему на колени, и воспоминания и реальность столкнулись в калейдоскопе, от которого у него закружилась голова. Прикосновение её губ к его губам только усилило перелом времени, вкус был горячим, сладким и до боли знакомым, даже если его и не было. Поглаживая рукой шею Хонор сзади, он заставил себя обнимать её с осознанной нежностью, когда она приоткрыла рот и исследовала его медленной, греховной распущенностью.
Нежность момента уничтожила его, воспев ту часть, которую он считал давно умершей. Её запах, цветущие полевые цветы, ощущение тела в руках, то, как она смеялась, всё подходило ему, как ключ к замку.
Ингрид была совсем другой внешне — женщиной, любящей дом и домашний очаг, которая не умела пользоваться клинком, кроме как на кухне, но у неё было львиное сердце. Так же как и у Хонор.
— Да, — сказал он, когда она прервала поцелуй.
Хонор наклонила голову в безмолвном вопросе. Встретившись взглядом с глазами цвета туманных лесов, он очень осторожно провёл рукой вниз, чтобы положить её на грудь.
— Теперь, Хонор. — Её сердцебиение глухо стучало под его рукой, а голос был хриплым из-за только что прошедшей бури… и от страсти, от которой покраснели её полные губы, так что ему захотелось прикусить зубами.
— Окна, — прошептала она. На такой высоте никаких шансов, что их заметят… за исключением, конечно, бессмертных с крыльями.
— Закрой жалюзи. — Прозвучала тихая команда.
Уголки губ Хонор приподнялись.
— Как пожелаешь. — Зная, что его дразнят, и вполне довольный положением дел, он наблюдал, как она встала и подошла, чтобы закрыть жалюзи, окружив их мягкой интимностью, создаваемой тихим шелестом дождя за стеклом.
— Что тебе нужно? — спросил он, когда она повернулась к нему. Впервые за многие столетия он поставил потребности партнёрши выше своих. О, он никогда не оставлял партнёршу неудовлетворённой, даже если удовольствие, которое склонен доставлять, было острым, почти жестоким по своей интенсивности, но забота… нет, он не заботился о любовнице с того дня, как ушёл от жены, пообещав вернуться.
Если бы Хонор попросила его сдерживаться, он бы нашёл способ это сделать. Но она сказала:
— Я не сломаюсь. — И это было торжественное заявление. Он подумал о том, как она сошла с ума в его объятиях, её разум был пойман в ловушку кошмара. Внутри неё были раны, и сегодня вечером, каким бы ублюдком Дмитрий ни был, он сделал их глубже. Но они заживут… потому что Хонор вышла победительницей. Подняв руку к челюсти, он потёр чувствительный синяк. — Ты почти сломал меня. — Улыбка, медленная и душераздирающая в своей красоте. — И заслужил этот синяк.
Он почувствовал, как его губы изогнулись
— Да. — Сканируя глазами её тело, он добавил: — Я всё ещё намерен поступить с тобой по-своему, — намеренно пытаясь оценить, как далеко она позволит ему зайти.
— Никаких извращений не отложим на потом. — Удивлённый, что она вообще допускает такую мысль, Дмитрий поднял на неё взгляд — и увидел понимание, которое ошеломило его. Она знала, что имеет власть над ним, эта смертная, которая намного слабее, поставила его на колени. Хонор не такая, как он, не стала циничной из-за опыта, который у многих вызвал бы только горечь и ненависть, никогда бы не использовала эту силу злонамеренно. Но знание позволило ей играть с ним.
