не спал, жил уже не собственную жизнь, а своего героя, и вот… Последняя фраза, и книга закончена. Радостно? Да! Одновременно и грустно? И вновь же, да! А ещё усталость, но и понимание, что сделал что-то важное. Вот такая радость была мною прочитана на лице девушки, которую лучшие кони, запряжённые в лучшую карету, несут в женскую жизнь.
Катя была одета в платье кремового цвета, чуть более пышное, чем нынче по моде, но очень ярко подчеркивающее молодость и хрупкость уже почти женщины. Небольшая вуаль пристёгнута к элегантной шляпке. Девушка была воздушной, нежной и одновременно желанной.
— Я люблю тебя и буду любить, — сказал я, доставая колье, кольцо, серьги и браслет, аккуратно сложенные в большую, обшитую бархатом коробочку.
Ещё более сложные чувства охватили меня, когда я дарил последнюю работу Каспара Милле. С одной стороны — это великолепие, уверен на все сто процентов, что подобного нет ни у кого и близко… Гениальная работа, достойная любого монаршего дома. Но вот грусть и чувство вины перед ювелиром Милле при этом сильно тяготили.
— Я говорил, что дарю тебе небо? Помнишь? Так что вот эти чёрные камни, расположенные между рубинами, это метеориты, которые упали на Землю с неба, точнее, прилетели из космоса, — сказал я, и Катя увлеклась рассматриванием именно тех чёрных камней.
И вот первое чувство — это катарсис, вызванный красотой и совершенством, которые создал Милле. А второе… Он застрелился сразу же, как только закончил создавать один из моих свадебных подарков Кате.
Не нужно искать причины для такого поступка, для меня вообще не может быть оправданий самоубийству. Для того, чтобы понять, зачем Милле так поступил, не обязательно заниматься поиском предсмертной записки этого слабого человека. Причины на поверхности и связаны с тем, что он жил только для дочери, на собственную жизнь у Каспара Милле не хватало жизненных сил и характера. Я думал, что образуется, подсовывал ему женщин, которые делали своё дело. Но это, как оказалось, было агонией.
Не смог Каспар смириться с тем, кем стала его дочь. Он случайно увидел одно из писем Аннеты, которое лежало у меня на столе, и я лично занимался его расшифровкой. Пришлось кое-что, конечно, без подробностей, но рассказать. Не более того, о чём писалось в самом письме, которое Каспар схватил со стола и стал читать. Был уверен, что мужчина справится, казалось, так и было, однако… Вот и гложет меня совесть. Но это выбор каждого: быть слабым перед трудностями или жить, вопреки всему, искать внутри резервы, делать что-то полезное и смотреть на мир через яркие стёкла очков. Ах, да, этот предмет, очки, запрещён.
Но буду честен перед собой, мне надоело уже подтирать сопли за французским ювелиром, тем более, когда он лично всё реже работал, а самопишущие перья, как и производство чернильниц-непроливаек, уже было на других людях, которых он выучил. Так что… Цинично, но лишь лёгкая грусть меня посетила. А что касается того, кто такая Аннета, и что отец не замечал в своей дочери пожара, так, рано или поздно, она проявила бы себя, ударив в сердце Каспара с не меньшей силой, чем при моём содействии.
Стоило ещё сказать большое спасибо отцу, который, пусть и слёг от своих болезней, но не помер до свадьбы. Кстати, это позволило не случиться неловкости на венчании и последующих празднествах, когда рядом с приглашёнными князьями или людьми с большими чинами будет священник со своей матушкой-женой. Правда, как я понял, митрополит Гавриил был готов помочь с этим, он спрашивал про отца.
С папой так и не получилось толком поговорить. Но вот что было важно, причём именно для меня — он дал своё благословение. И мне тогда в Надеждово стало так легко, что я сразу же отправился в церковь и там молился с отцом Иоанном часа два напролёт, выдавая молитвы одну за одной и даже припевая, пусть и несколько фальшивя.
Митрополит… Зачем он здесь? А я толком и не понял, кроме того, что Гавриил, несомненно, прознавший про мои успехи, которые от него я точно не скрывал, решил проявить невиданную милость и лично венчать нас с Катей. Стоит пока только гадать, сколь дорого мне обошлась данная услуга. Или я всё-таки расплатился за неё? Главная Александро-Невская семинария получила от меня не так давно двадцать тысяч рублей. Это большие деньги даже для такого элитного учебного заведения.
Кроме того, я заключил, пусть и устное, соглашение с руководством семинарии о том, что они будут предоставлять мне сведения о своих выпускниках, конечно же, из числа тех, кто не пойдёт служителем Русской Православной Церкви. А Гавриил — куратор Главной семинарии. Так что не сильно-то и удивительно, что он решил лично венчать нас, подвинув в этом епископа Нижегородского и Алатырского Павла.
— Что у нас дальше? — спросила Катя.
— Как же мне приятно слышать «нас», — отвечал я. — Набережная Нижнего Новгорода. Там всё готово. Но ты же знаешь об этом, и сама принимала участие в подготовке.
— Я уже устала, и в голове будто ветер гуляет, может и от счастья, — Катя улыбнулась так мило, что я, несмотря на то риск помять её платье, обнял жену, впервые так близко к ней оказавшись.
Если кто-нибудь попросил бы меня назвать человека в Нижнем Новгороде, кто более остальных сегодня волнуется и переживает, кого бы я выделил? Может, себя? Это же логично, так как связываю себя узами Гименея. Но, нет. Конечно, эмоции фонтанируют, но сдержано, таким… фонтаном из провинциального городка. Катя? Может быть, но её фонтан — это Царскосельский, где у дворца есть такие развлечения, но сравнительно мало. Это и не Вяземский Андрей Иванович, ни Оболенская Екатерина Андреевна, между тем, более остальных лившая слезы умиления в церкви. Это… Иван Петрович Кулибин. Вот у кого эмоции бушуют петергофскими фонтанами.
Когда я увидел изобретателя и, смею надеяться, своего старшего товарища или друга, то даже успокаивал, что всё пройдёт нормально. Пароход был готов, выкрашен, проверен уже трижды. Не должно возникнуть проблем. Но Кулибин не спал которую ночь, всё проверял, трогал, пробовал даже ломать, оценивая прочность конструкций. Уж очень он хотел, чтобы, наконец, появилось что-то из числа его изобретений, пусть в этот раз и я к сему руку приложил, что стало бы полезным, массовым, да ещё и в мировом масштабе. Но я сам виноват, так как накачал сделанное нами великими смыслами и пафосом.
Перед свадебными
