— Несправедливо, — сквозь зубы процедил Карл. Так, чтоб его услышал только приятель. — Без тебя бы мы не добрались.
Двигатель U-61 и впрямь начал барахлить почти сразу после атаки, так что Арндт рядом с ним дневал и ночевал.
— Вплавь бы добрался, тебе не впервой, — таким же образом ответил Йоган-Мигель-Альбано.
«Не впервой…» Карл ничего не сказал, лишь пожал плечами. Зачем его другу знать, что никогда он не жил в Данциге, что родился и вырос он в Берлине. Вернее – родится и вырастет. А скорее всего – не родится вообще. Слишком по-иному пошла история, чересчур по-иному.
Покуда «Антон Шмидт» добирался до Данцига, и потом, по дороге в Берлин (молодым людям дали аж двухнедельный отпуск – как раз до окончания сокурсниками практики) у него было время подумать. Хорошенько подумать, подробно, обо всем. Кто он, и что ему теперь делать.
С одной стороны, воспоминания об утраченном доме, о родителях и приятелях, о той веселой и разноцветной жизни, что была у него ранее, рвали сердце и бередили душу. Накатила тоска по дому, даже ипохондрия.
«Ипохондрия, — подумал тогда Карл. — Я и слова-то раньше такого не знал. Жил как все: дом, школа, дискотека. Компьютер, пиво, косячок – все развлечения. И все разговоры только о том, кто с кем, да в каких позах, и как здорово было б выиграть миллион евро, и где именно их прогулять. Тьфу, вспоминать тошно!» А будущее? Какое его там ждало бы будущее?
«Хреновое, — честно признался себе Карл. — Не так, чтоб совсем, но все равно. Ну, поступил бы я, выучился на торгового моряка. Если бы брат помог, устроился б на тот же самый круизный лайнер. И кем бы он там был? Старшим помощником младшего холуя? Рассказывал братец о закидонах пассажиров с мошной, о всех их капризах, о тех унижениях, что выносит от них команда. И сделать нельзя ничего – молчи и улыбайся, ибо клиент всегда прав. Или иди к черту – на твое место всегда найдется куча желающих».
Смог бы он, Карл Геббельс, так? Раньше, конечно же, смог бы. А теперь – нет. Ему, кавалеру Железного креста 1-го класса, морскому офицеру, торпедировавшему вражеский авианосец, а потом дотащившего неисправную субмарину до спасателей, какое-то толстопузое быдло будет хамить и поливать его помоями? Да никогда! Даст в морду, и не спросит как звали. А пускай знает, как надо разговаривать с офицерами, штафирка!
Нет, этот мир, это время, нравились ему не в пример больше, хоть и не так тут богато было с развлечениями. Нацизм? А что – нацизм? Во-первых, Гитлер не вечен. Во-вторых, политкорректность эта долбанная, чем она от нацизма, только перевернутого с ног на голову, отличается?
В 2005-ом он, с младшей сестренкой и родителями, ездил в Амстердам. Они гуляли по городу, фотографировались, и так получилось, что пришлось проехаться в местном автобусе, где все четверо стали свидетелем неприятной сцены. На задней площадке сидел негр с косячком, прямо под табличкой «Не курить», пускал зеленоватый дым и периодически сплевывал на пол. Грязный, неопрятный тип с давно не мытыми волосами – люди старались держаться от него подальше.
Стоявший в проходе русоволосый парень – Карл тогда еще удивился, почему тот не сел, — негромко, с выраженным славянским акцентом, сделал негру замечание о том, что курить, мол, тут запрещено, и вообще – имей совесть, через два сиденья от тебя беременная женщина сидит. В ответ же получил грубую ругань по принципу «я твоя мама имел».
— Не прекратишь курить и харкать, — спокойно произнес тогда парень, — выйдешь на первой же остановке. Не выйдешь – так вылетишь.
— Fuck you! — прозвучало в ответ. Смачный плевок едва не попал парню на кроссовок.
И надо же было такому случиться, что как раз в этот момент автобус доехал до остановки и открыл двери. Парень, не меняясь в лице, шагнул к хулигану, схватил его за грудки, и потащил на улицу.
— Помогите! Вызовите полицию! Меня хотят убить за то, что я черный! — заорал негр.
И ведь вызвали. И полицейские примчались – минуты не прошло. Когда автобус отъезжал, русоволосого запихивали – хотя он, в общем-то, не сопротивлялся, — в полицейскую машину. А курившего в неположенном месте и плевавшегося на пол автобуса хама отпустили.
И что это за фигня такая – не нацизм? Когда тебе можно все, если ты черный, и нельзя ничего, если ты белый. И это в Европе, родине белой расы, где черно— и желтокожие пришельцы, мигранты, приехавшие из своих задрипанных бамбуковых и пальмовых хижин, приобщаться к благам и богатствам цивилизации! Ах, искупление вины за колониальный гнет? Горе побежденным! Не смогли в прошлом отстоять свои страны от белых завоевателей, так нечего теперь жаловаться – сами виноваты.
Нет, это сейчас он так думал. А тогда был полностью согласен с «фараонами» – нельзя человека за цвет кожи обижать. Мы же не фашисты какие-то. «Идиот был, — резюмировал для себя Карл. — За цвет кожи нельзя. За наглость и хамство – можно и нужно».
Нет, такой балет ему, Карлу-Вильгельму Геббельсу, не нужен. Его дом – Европа. И он совершенно не желает чувствовать себя в нем гостем.
Там же, в автобусе, какой-то глазастый старичок, приметивший на футболке русоволосого российский герб, высказался в том духе, что все эти русские – сплошь махровые нацисты. Геббельс из-за этого даже с Эльзой, поначалу, встречался с некоторой опаской.
А теперь Карл считал, что русские (ну, на самом-то деле в их стране народностей дофига, конечно, но для них, немцев, все они были «русские», даже прибалты), наверное, остались единственным здравомыслящим народом среди европейцев. Может, это так на них семьдесят лет коммунизма повлияло.
«Может и на нас, немцев, национал-социализм подействует подобным образом? Если не перегибать с ним палку, конечно».
А друзья? Разве были у него, Карла, такие друзья в его времени? Да полно, были ли у него там вообще друзья? Так, дружки. Приятели, с которыми можно весело потусить, оторваться на дискотеке, ну, может, пакость какую нелюбимому учителю устроить. И готовые заложить, едва запахнет жареным, начав валить все друг на друга. А вот таких, настоящих, цельных, готовых за друга хоть в огонь, хоть в воду, хоть к начальству «на ковер», прикрывающих спину друзей у него там, в его времени, не было. Ведь случись та история в бухте Эккендорф в 2006 году, разве стали б его однокашники молчать? Разве не попытались бы отмазаться, заявив «а это мы Геббельса под парусом ходить учили, а то он не умеет. Ну и вот…» Кто бы в этом случае был виноват? Он, конечно. «Ах, это из-за вас лодка утонула, геноссе? Это вы подбили друзей на глупость? Как же вы собираетесь быть офицером Кригсмарине?» и прочая, и прочая. А эти молчали, стиснув зубы. И в карцер пошли, и наряды отрабатывали. И не словом его не попрекнули, искренне считая, что виноваты сами. Да остались ли в его, Карла, будущем такие люди вообще?
И дело тут не в том вовсе, что молчали. И не в том, что когда падающий с ног от усталости и навалившейся ответственности Карл вел U-61 к точке встречи с эсминцем, такой же, почти не отдыхавший из-за ремонта электромоторов Йоган приперся в рубку, и узнав, что хода осталось всего три часа, просто взял его за шкирку и оттащил спать, со словами «Меня тоже кой-чему учили, курс удержать сумею. А ты поспи пару часов. Не хватало еще, чтоб ты тут в обморок упал. И не дергайся – в морду дам». А ведь сам при этом выглядел не многим лучше Карла. И не в том, что Вермаут, наплевав на визит домой, поперся в Шарлоттенбург, чтобы помочь выбрать жилье по карману. Нет. Просто люди в это время были другие. Не такие озлобленные, не такие себялюбивые, не такие алчные, как в его Германии. Настоящие. Настоящие люди и настоящие друзья.
А еще тут была Альке. Его Альке. Его любимая и его невеста. И он ехал к ней.
«Нет, если и нашли люди из «Аненербе» способ отправить меня обратно, я откажусь, — подумал он. — Откажусь, и заставить они меня не смогут. Кригсмарине подчиняется лишь своему гросс-адмиралу и фюреру, а СС может идти к черту. А родители? А мать и отец? — тут же кольнула его неприятная мысль. — А родители… Что ж, у них есть еще двое детей, да и тела его они не видели, следовательно будут надеяться на то, что он жив. Что, до определенной степени, истине соответствует».
Его квартира на Абберштрассе встретила Карла-Вильгельма запахом свежей выпечки, аурой домашнего тепла и уюта, и счастливо взвизгнувшей Аделинде, повисшей у него на шее.
— Ка-а-алле! — он подхватил ее на руки и закружил по всей квартире. — Про вас с Ханно по всем радиостанциям говорят! Я так и знала, что тебя в отпуск пустят, пирогов напекла.
— Хозяюшка ты моя, — улыбнулся Карл, и поцеловал невесту.
Именно в этот раз у них все и случилось впервые. Ибо, по германскому старинному обычаю, помолвленным – можно.
А вечером они сидели в гостях у герра Дитмара и доньи Анны, и непринужденно болтали. Присутствовала там также и фрау Юлия, причем со вполне определенной целью – кто такой Карл-Вильгельм Геббельс, всем ее знакомым было отлично известно, а слух о возвращении молодых перспективных женихов – его и Йогана, в Шарлоттенбург разнесся просто моментально. Как результат, некоторые из местных кумушек сочли, что молодой, блестяще зарекомендовавший себя фенрих, кавалер Железного креста, это достойная борьбы добыча в матримониальной войне, и готовили наступление по всем фронтам. А невеста… А что – невеста? Не стена, подвинуть можно.
