Неожиданно ночную тишину разорвал звук моторов. Он приближался с каждой минутой, становясь все сильнее, нарастая и усиливаясь.
— Какого дьявола? — буркнул один из охранников, передергивая затвор винтовки. — Кому не спится в ночь глухую?
Из-за поворота показалось несколько автомобилей с погашенными фарами. Они резко затормозили перед полицейским постом, и из них появились люди в полицейской и военной форме, которые направились к охранникам. Впереди вышагивал плотный мужчина в форме майора.
Полицейские, при виде начальства, убрали оружие и вытянулись по стойке смирно.
— Разрешите доложить, синьор майор… — начал было доклад командир наряда и умолк, уставившись в дуло револьвера, направленного ему в лоб. Несколько человек уже разоружали его подчиненных.
— Молчать и не двигаться! — прошипел ему кто-то в ухо, вытаскивая пистолет из кобуры и вынимая винтовку из омертвевших пальцев
Лжемайор со своими людьми проследовал к воротам виллы и резко, требовательно постучал в калитку. Маленькое окошко в двери открылось, и майор что-то негромко сказал. Тяжелые ворота беззвучно отворились, и два десятка людей, ряженых в солдат и полицейских, ринулись внутрь, мгновенно обезоружив охрану и открыв огонь по дверям и окнам спальни и кабинета. Гулко загрохотал пулемет.
Спустя несколько минут, разрядив все стволы и отстреляв пулеметную ленту, нападавшие спешно погрузились в свои машины и скрылись, оставив безоружную полицию и стражу возносить благодарственные молитвы всем святым за то, что остались живы.
Из окон дома показался дым.
Утром на место происшествия явились агенты тайной полиции во главе с ее грозным шефом, Леонардо Санчесом Саласром. Хозяин виллы, невысокий пожилой брюнет с сединой в волосах и небольшими голубыми глазами, разгневанно смотревшими на синьора Саласрома из-под пенсне с толстыми линзами, чрезвычайно развитыми лобными костями над висками, казавшимися зачатками рогов, и всклокоченной козлиной бородкой встретил шефа тайной полиции во дворе. Губы под жидкими усами, опущенными концами вниз, были сжаты столь плотно, что казались тонкой линией.
— Нападение совершил Иосиф Сталин с помощью ГПУ… Именно Сталин. — не дожидаясь вопросов резко бросил он в лицо синьору Леонардо.
— Разберемся. — буркнул тот в ответ. — Надеюсь, никто не пострадал?
— Сева… Мой внук легко ранен.
— Мы немедленно доставим его в госпиталь, а пока, я попрошу вас ответить на некоторые вопросы и не мешать работать моим людям.
Следствие с удивлением пришло к выводу, что по спальне было выпущено более 200 пуль, однако ни хозяин виллы, ни его супруга не пострадали.
— Уж не сам ли он это все затеял? — усмехнулся один из экспертов.
«Как только началась стрельба, — давал показания потерпевший — жена столкнула меня на пол и прикрыла своим телом. Мы оказались между окном и кроватью, что нас, видимо, и спасло. Пули били в стены, потолок, рикошетили и попадали в кровать».
«Он обречен», — доложил правительству Саласром.
Впрочем, как и в предыдущем варианте истории, ледоруб Хайме Рамона Меркадера дель Рио Эрнандес настиг Льва Давыдовича Троцкого только двадцатого августа. А вот не надо было писать ругательные статьи в адрес «двух стакнувшихся, в своем желании разделить между собой мир, хищниках» — Гитлере и Сталине.
К северу от г. Жюнивиль
07 июня 1940 г., одиннадцать часов пять минут дня
В отличие от боя под Буйоном, на сей раз потерявший уже треть машин батальон Бейттеля встретился не с разрозненными, находящимися на значительной дистанции друг от друга танковыми взводами, а столкнулись с передовой группой противника наступающей вполне целеустремленно, и состоящей из средних и тяжелых Char B1-bis, Somua S-35, D1, D2, нескольких британских Mark II Matilda и даже пары бельгийских T15. В этот раз враг превосходил отряд капитана не только качественно, но и количественно. Причем по обоим показателям примерно вдвое. Ввязываться в бой с противником было бы изощренной формой самоубийства, так что Бейттель попросту развернул свои машины на 180 градусов.
— Рейн, Рейн, ответь Эссену! Прием! — проорал капитан в микрофон рации.
— Эссен, здесь Рейн, прием.
— Наблюдаю до трех батальонов тяжелых и средних танков противника в квадрате сорок три — шестнадцать, отступаю на исходные позиции! Прием.
— Вас понял, Эссен. — чуть помедлив ответили из штаба бригады. — Отступление запрещаю. Задержите их, подкрепление уже рядом. Прием.
— …!!! Чем я должен их задержать?!! Мне весь батальон сожгут….. и…!!!
И тут в наушниках шлемофона, раздался до дрожи знакомый голос:
— Не bzdi, Андрюша, сейчас мы их разорвем kak Tuzik grelku.
На вершину холма, в каких то трех километрах от батальона Бейттеля, выезжали советские самоходки БХ и немецкие танки «Donner». И капитан уже даже не знал, что лично для него было хуже — враги, или Вилко.
Везермюнде, борт U-99
21 июня 1941 г., девять утра
— Герр капитан, лейтенант цур Зее Карл-Вильгельм Геббельс прибыл для прохождения службы!
Отто Кречмер смерил стоящего на вытяжку молодого человека в парадной форме долгим испытующим взглядом, и добродушно усмехнулся.
— Вольно, лейтенант. Железный крест 1-го класса за что получили?
— За торпедирование британского авианосца, герр капитан.
— Говорите проще, мы не на плацу. — устало произнес Кречмер. — За авианосец, значит? Были на U-29, когда та потопила «Куражиос»?
— Никак нет. — спокойно, без какой-либо затаенной гордости, произнес молодой человек. — Командовал U-61 во время атаки на «Фуриоус».
— То-то я думаю, фамилия мне ваша что-то напоминает, и совсем не министра образования и культуры. — хмыкнул Кречмер. — Слышал вашу историю, как же. Ладно, завтра мы выходим в рейд, пойдемте, покажу вам вашу койку и штурманское хозяйство, непотопляемый вы наш… рейхсминистр.
«И тут!!!» — мысленно простонал Карл.
Балтийское море, борт U-99
22 июня 1941 г., час дня
Субмарина благополучно вышла из гавани и взяла курс на вест. Карл усердно возился с картами, проверяя и перепроверяя курс, когда почувствовал, что к нему кто-то подошел.
— Продолжайте-продолжайте, лейтенант. — улыбнулся корветтен-капитан Кречмер обернувшемуся Геббельсу. — Я просто подошел полюбопытствовать, как у вас получается.
— Лучше чем раньше, герр капитан, но предела совершенству нет.
— Раньше — это на U-61? — дружелюбно поинтересовался командир субмарины.
— И там тоже. — рассмеялся Карл. — Но, вообще-то, я имел в виду училище.
— Все мы когда-то были кадетами. — философски заметил Кречмер, и вдруг встрепенулся. — О! Как я вчера не заметил? Вы уже женаты?
— Да. — смутился молодой человек. — Как раз после того злополучного похода и женился.
После того, как U-61 встретилась в море с «Антоном Шмидтом», на субмарину перешло несколько кадровых офицеров, которым и предстояло вести лодку до порта. Фенрихов же, со словами «Хватит с вас, нечего гневить удачу» принял на борт эсминец.
По прибытии в гавань обоих юношей встретила целая делегация из адмиралов и капитанов цур Зее, доктор Геббельс, построенные в шеренги экипажи стоящих в порту судов и оркестр. Ошалевшим от такого приема Йогану и Карлу жали руки, их фотографировали, однофамилец «непотопляемого рейхсминистра» толкнул речь, а какой-то вице-адмирал (к стыду своему юноши так его и его не узнали) повесил им на грудь по железному кресту: 1-го класса Геббельсу, и 2-го класса — Арндту.
— Несправедливо. — сквозь зубы процедил Карл. Так, чтоб его услышал только приятель. — Без тебя бы мы не добрались.
Двигатель U-61 и впрямь начал барахлить почти сразу после атаки, так что Арндт рядом с ним дневал и ночевал.
— Вплавь бы добрался, тебе не впервой. — таким же образом ответил Йоган-Мигель-Альбано.
«Не впервой…» Карл ничего не сказал, лишь пожал плечами. Зачем его другу знать, что никогда он не жил в Данциге, что родился и вырос он в Берлине. Вернее — родится и вырастет. А скорее всего — не родится вообще. Слишком по иному пошла история, чересчур по иному.
Покуда «Антон Шмидт» добирался до Данцига, и потом, по дороге в Берлин (молодым людям дали аж двухнедельный отпуск — как раз до окончания сокурсниками практики) у него было время подумать. Хорошенько подумать, подробно, обо всем. Кто он, и что ему теперь делать.
С одной стороны, воспоминания об утраченном доме, о родителях и приятелях, о той веселой и разноцветной жизни, что была у него ранее рвали сердце и бередили душу. Накатила тоска по дому, даже ипохондрия.
«Ипохондрия. — подумал тогда Карл. — Я и слова-то раньше такого не знал. Жил как все: дом, школа, дискотека. Компьютер, пиво, косячок — все развлечения. И все разговоры только о том, кто с кем, да в каких позах, и как здорово было б выиграть миллион Евро, и где именно их прогулять. Тьфу, вспоминать тошно!»
