Окинув взглядом четырехэтажное здание, где собрались «министры-капиталисты» из арабских монархий, лопавшихся от нефтедолларов, Карлос недобро сжал губы, но они тут же сложились в улыбку — пошел кураж! Взвихрился, восстал в душе, ликуя и хохоча, как вселившийся бес.
Шакал глубоко вдохнул, ловя ртом падавшие снежинки, и решительно двинулся к дверям штаб-квартиры ОПЕК. Каждый, кто шагал за его спиной, знал свой маневр. Вся акция отыграна, отрепетирована, как любительский спектакль. Два автомата, восемь пистолетов и револьвер, гранаты плюс взрывчатка — пьеса в его постановке скоро прогремит по всей Европе!
— Гутен таг, — вежливо сказал Карлос полицейскому, дежурившему у входа.
— Гутен таг, — кивнул тот, пропуская всех без вопросов.
По просторному фойе плыла теплынь и гуляло эхо шагов «профессиональных революционеров», направлявшихся к лифту. Им наперерез двинулся еще один полицейский, вытягивая руку в жесте запрета.
— Сюда нельзя, господа!
— Нам можно! — резко обронила «Нада». Ткнув пистолетом в шею человеку закона, она пихнула его к лифту — выстрела в кабине не услышат.
Ганс-Йоахим Кляйн, с визгом расстегнув сумку, выхватил сразу два «Глока». Шакал весело оскалился, вооружаясь автоматом.
— Приступим!
И вдруг, вместо любовно прописанного сценария поперла гнусная отсебятина. Удар пули из винтовки с глушителем проломил Габриэлле голову, выплескивая страшный фонтанчик на Кляйна. Немца согнуло в рвотном рефлексе, и вторая пуля досталась Мохаммеду.
— Гады! — заверещал Карлос, пуская длинную очередь.
Лопались стекла, по облицовке змеились трещины, а Шакала душила обида, и лавой взбухала злоба. Будь у него привычка помечать убитых зарубками на прикладе, там бы места не хватило! За ним восемьдесят мертвяков, так пусть лягут еще десять, двадцать, сто!
Замелькали изогнутые тени, распустились крестоцветные вспышки из дул. Ганс-Йоахим успел привстать на колено и дважды выжать спусковой крючок. Ответка погасила Кляйна почти в упор.
— Аллах акба-ар! — взвыл Аббас, выдергивая чеку. Скошенный разящей сталью, палестинец рухнул на свою же гранату, и худое, будто иссохшее тело сильно вздрогнуло, приминая взрыв.
На Карлоса, сгибаясь и выставляя перед собой автомат, бежал боец в круглом шлеме.
— Я — Карлос! — гаркнул Шакал, вскидывая оружие, но пламегаситель напротив пыхнул коротким злым огнем, и упитанное сытое тело скорчилось от палящей рези. Падая, «Салем» вспомнил, как стеснялся складок на вполне себе бюргерском брюшке, и даже купался в футболке…
Пол, выложенный плиткой, летел навстречу. Слабые импульсы перебегали в умирающем мозгу: «Всё? Конец? Не надо! Не хочу!» — и затухали.
— Господин полковник! — по-строевому вытянулся Клаус, махом поправляя краповый берет.
— Отставить, капрал, — добродушно проворчал Пехтер, оглядывая фойе. Ничего серьезного: стрельба немного подпортила интерьер, но это исправимо. Ассасины лежали там, где их нашли пули. Кровавые лужицы, расплывшиеся под мертвыми телами, подсыхали, бурея и теряя глянец. — Наши не пострадали?
— Никак нет! Вилли только царапнуло, но несерьезно. Нападавших было шестеро, господин полковник. Пятеро убиты, шестой ранен. Сейчас его допрашивает господин обер-лейтенант.
— Понятно, Клаус. А где этот… «террорист номер один»?
— Вот он, господин полковник!
Йоханнес Пехтер склонился, уперев руки в колени, и с болезненным любопытством глянул в мертвые глаза Карлоса. Они отражали Вечность.
Тот же день, позже
Тель-Авив, бульвар Шауль Ха-Мелех
Декабрь в Тель-Авиве — благо. Спадает жара, на смену угнетающей духоте, выматывающему силы зною приходит благословенная свежесть. А по ночам и вовсе холодает.
Бархатный сезон.
Рехавам Алон осторожно покинул старенький, видавший виды «Ситроен» — берег больную поясницу. Память о бурной молодости, когда глупый рассудок не щадит сильное и здоровое тело, наивно полагая, что сила и здоровье — навсегда.
— Езжай, Ари, — отпустил он водителя, — и присмотри за Яэлью.
— Будет исполнено, рабби, — почтительно поклонился Кахлон.
Рехавам кивнул, и побрел на службу, постукивая увесистой тростью — врачи навязали «третью конечность». Ходите, мол, с палочкой! Он покорился — и обыграл медиков. Искусники в техотделе Моссада встроили в «палочку» длинный ствол с глушителем и обойму на девять патронов. Трость 38-го калибра!
Церемонно кивнув охраннику, Алон поднялся к себе в спецотдел. Свой маленький кабинет он обставил сам — здесь ультрасовременный телевизор соседствовал с бронзовым семисвечником-менорой времен римского владычества, а рядом с секретными документами почивал свиток Торы.
Охая и кряхтя, Рехавам погрузился в мягкое кресло. «Хорошо, хоть конституция у меня, как у воблы, — усмехнулся он, — сил хватает таскать усохшую плоть…»
Как всегда, без стука, завалился Питер Малкин из оперотдела — крепкий, коренастый и лысый, под Юла Бриннера.
— Привет! — улыбнулся он. — Эк тебя…
— Спину прихватило, — поморщился Алон. — Допрыгался…
— Такие, как мы, — оскалился Питер, — скачут долго! Лучше ответь, как ты ладишь с нашим генералом?
— Достает? — с интересом спросил Рехавам.
— До белого каления доводит!
— А я ему нецензурно отвечаю, — тонко улыбнулся хозяин кабинета. — Не вялыми факами, а отборным русским матом! Это Изю озадачивает…
Тут в дверь заглянул нервный референт с вечно перепуганными глазами.
— Господин Алон, — проблеял он, — вас директор вызывает.
— Помяни черта… — тихонько проворчал Малкин.
— Иду, — вздохнул Рехавам, с сожалением покидая уютное кресло.
— Озадачь его! — хихикнул Питер.
Алон лишь фыркнул в ответ, и побрел к лифту, небрежно отвечая на козырянье охраны. В секретариате шла обычная возня, из-за высоких дверей директорского кабинета не доносились громы. Пожав плечами, Рехавам уверенно толкнул створку, входя, и аккуратно прикрыл ее за собой.
Ицхак Хофи выглядел на удивление мирно. Набычив кудрявую голову и сложив руки за спиной, он вышагивал между огромным столом и худосочной пальмой в кадке, что распускала перистые листья у огромного окна, прикрытого жаллюзи.
— Шалом, Изя, — спокойно поздоровался Рехавам. — Вызывал?
— Шалом, — буркнул директор Моссада, бросив на посетителя цепкий взгляд. — Чего такой перекошенный?
— Спина, — отделался Алон кратким признанием.
— А-а… Два вопроса, рабби, и оба по теме «Машиах».[12]
Рехавам отреагировал поднятием выгоревших на солнце бровей.
— Вопрос первый. Ты как-то докладывал, что твой всеведущий Миха обещал помочь с ликвидацией Карлоса Шакала. Было такое?
— Было, — признал Алон, с интересом поглядывая на Ицхака. — Миха тогда выразился туманно, упомянул лишь какую-то шумиху в Европе под конец года.
— Все верно! — порывисто кивнул Хофи. — Только что передали из Вены: в одиннадцать утра Карлоса застрелил австрийский спецназ — при попытке захвата заложников.
— Сбылось! — выдохнул Рехавам, оживляясь. — Изя, пора и нам разыграть небольшой этюдик. Фигуры расставлены, план по ликвидации Арафата…
— Где этот сукин сын сейчас? — резко перебил его директор Моссада.
— В Бейруте.
— Бери Малкина, еще кого — и вперед!
Алон удовлетворенно кивнул, а Хофи опять забегал по кабинету.
— Русские отлучили палестинцев от оружия и финансов, и это хороший знак. Что-то я еще хотел сказать…
— Второй вопрос, — подсказал Рехавам.
— Да помню я! — огрызнулся Хофи. Посопел, и продолжил ворчливо: — Мне тут подкинули кой-какую информацию из Штази. Интересную, как раз по твоей части, но… Как ты думаешь, этим восточным немцам можно доверять?
— Изя, в мире есть только четыре стоящих спецслужбы, — рассеянно проговорил Алон, замедленно ерзая. — У нас, у русских, у американцев, и у немцев из ГДР. А если бы Маркус Вольф не сдал нам египтян в Шестидневную, мы бы отступили из Синая.
Ицхак с большим сомнением глянул на него.
