Михаил смутился, пробормотал что-то типа «извините» и приотстал. Летчицы продолжали идти. Вторая громко, явно в расчете на то, что услышит приотставший Михаил, сказала подруге:
— Прислали всяких уголовников да трусов, смотреть противно! А еще пытается клеиться!
— И не говори, Тань! Порядочные летчики на истребителях да на бомбардировщиках летают, а в штрафниках одни…
Последнее слово Михаил не расслышал, но и так было ясно, какого мнения летчицы о штрафниках. Стыдно ему стало за свой внешний вид, за то, что штрафник. Несмотря на то что время было обеденное, аппетит враз пропал, и есть совсем расхотелось, хотя час назад он готов был быка съесть. Он резко развернулся и направился на стоянку, к самолету. Хоть там все свои, такие же отверженные. Никто подсмеиваться и пальцем в него тыкать не будет.
Штурманом-бомбардиром у Михаила был Антонюк Василий, летавший ранее на «пешках» и попавший в штрафники из-за того, что по ошибке сбросил бомбы на свои же позиции. Из-за сплошной облачности промахнулся с прицеливанием, вот бомбы и легли с недолетом, угодив вместо немецких траншей в свои. Его расстрелять сперва хотели, да заменили расстрел штрафной эскадрильей. Штурманом он был неплохим, да мелочи не учел вроде попутного ветра, а с этим сложно: на разных высотах ветер может иметь разное направление и силу. Михаил уже летал с ним несколько раз. Учитывая свой горький опыт, Василий считал небесполезным время от времени давать некоторые наставления Михаилу перед вылетом: «Ты, главное, выдерживай курс, к цели планируй. Мотор на малых оборотах держи, а как бомбы сбросим — сразу по газам, и уходим. После сброса как можно быстрее высоту и скорость набирать надо, иначе свои же осколки в нас попасть могут. Да и немцы после первых же разрывов во все стороны палить начнут. Сам понимаешь, защиты у нас — никакой, из автомата или винтовки сбить можно».
Василий обратил внимание на подавленный вид подошедшего Михаила.
— Ты чего не в духе? Михаил только рукой махнул.
— А, наверное, с летчицами познакомиться хотел? Меня бы спросил сначала. Мы уж тут к ним подкатывались, — горько усмехнулся Василий. — Мужиков-то на аэродроме почти нет, кроме нас да роты охраны, так они носы воротят, вроде как они цацы, а мы — отбросы, только пейзаж им портим своим видом. Ты до войны кем был?
— Летчиком в гражданском флоте.
— А я, представь себе, художником! В авиацию после призыва да штурманских курсов попал. За что в штрафники определили?
Михаил рассказал о драке, в которой он убил уголовников. Не хотел убивать — не настолько он кровожаден, но и безнаказанными оставлять их не мог. И про Людмилу рассказал, которую от грабежа спас да сухим пайком накормил и которая его же по наивности милиции и сдала.
Василий слушал Михаила вполуха и думал о своем:
— О! Я еще тебе скажу: женщины любят успешных, у которых положение, деньги, слава, а ты сейчас — никто. Со стороны на себя посмотри. То-то! Партизан, а не боец Красной армии!
— Да я и есть партизан, — согласился Михаил. — У штрафника прав меньше, чем у любого бойца строевой части.
— Сами виноваты — и ты, и я, — то ли только для себя, то ли еще и для Михаила рассудил Василий. — Потому — «неча на зеркало пенять, коли рожа крива».
Михаил, безразлично махнув рукой, улегся на траву под крыло биплана. После ночных полетов хотелось одного — спать, а еще обида какая-то в душе свербела после встречи с женщинами-летчицами. Ему ведь просто поговорить с ними хотелось, женского общения не хватало. «Да черт с ними! Мне уже недолго в штрафниках летать», — подумал Михаил и уснул.
Проснувшись, он сходил в столовую вместе с Василием поужинать. Обеденные столы для штрафников стояли в столовой отдельно от остальных.
На стоянке их встретил механик и доложил о готовности самолета к вылету. Экипажу уже стало известно, что необходимо было уничтожить населенный пункт со скоплением живой силы и техники врага, причем основная роль отводилась женским эскадрильям.
Небо быстро темнело. Сначала взлетели обе женские эскадрильи, потом черед дошел и до штрафников.
Летели поодиночке — какой групповой полет может быть ночью? Столкнуться можно в два счета. Ведь зажигать аэронавигационные огни нельзя — с земли обстреляют.
Передовую прошли на высоте триста метров.
Михаил, уловив сигнал штурмана, поднес к уху резиновый шланг переговорного устройства и услышал его голос:
— Держи курс двести восемьдесят пять градусов.
Михаил плавненько довернул вправо. Километров через десять-пятнадцать показалась цель. Собственно, курс теперь виден и так, поскольку населенный пункт горел — женские эскадрильи отбомбились по нему раньше.
— Так держи и снижайся!
Михаил сбросил газ, самолет планировал на цель. Летучесть у тихоходного биплана по сравнению с Яком была просто феноменальной. Выключи мотор у Яка — и он почти камнем падает. Здесь же Михаил убрал газ до минимума, а самолетик высоту лишь едва потерял, и теперь перед целью высота была чуть больше двухсот метров.
— Три градуса влево! — Это штурман корректирует курс. И самолетик сразу «вспухает», полегчав от сброшенных бомб.
Михаил сразу дал газ и взял ручку управления на себя, набирая высоту. Вираж вправо — пора уходить на свой аэродром. Задача выполнена. Уж куда они попали, а куда не попали — неизвестно, но внизу — в селе, занятом немцами, — горят избы, боевая техника. Запах дыма чувствуется даже на высоте.
Но и немцы в долгу не оставались: стреляли в небо из пулеметов и автоматов. Прожекторов не было, звук слабенького мотора У-2 тоже невозможно было услышать за разрывами бомб и гулом огня. Потому они и стреляли наугад.
Но, видно, зацепили-таки пулей самолетик. Мотор несколько раз чихнул и остановился. Остро запахло бензином. В расчалках крыльев свистел ветер, а неподвижный винт торчал впереди капота.
Михаил посмотрел на приборы — высота всего 370 метров.
— Василий, сколько до передовой?
— Не дотянем — больше двадцати километров!
— Вот неудача!
Михаил свесил голову за борт — надо было подыскивать место для посадки. Для У-2 места немного надо, сотни метров с запасом хватит. Только как в темноте углядеть эту площадку?
Штурман закричал без всякого переговорного устройства:
— Слева, слева пустырь или поле — поворачивай!
Михаил нажал правую педаль. Штурману надо верить: карту местности он назубок знает, да и смотрел Михаил вправо, потому и не заметил площадки с другой стороны.
А площадочка теперь перед носом, и с обеих сторон от нее лес темнеет. Как только в темноте Василий поляну эту углядел? Неужто как кошка в темноте видит? Лишь бы площадка относительно ровной оказалась. А если это участок вырубленного леса, с пеньками?
