Ознакомительная версия.
Пожилой офицер обратился к генералу, и первое его слово было неожиданным:
– Континент.
– Остров Корсика, – автоматически отозвался тот и оглянулся… Хотя они были одни.
Посланец Селье разулыбался.
– Де ла Рокк говорил, вам можно верить… вы наш…
– Если вы патриот, вы в любом случае должны верить своей разведке.
– В нашей разведке тоже есть уши Приората… Вот список людей Приората в армии.
Генерал взял бумагу, начал читать; буквы сами собой плясали, расплывались перед глазами. Рука у него вдруг задрожала так, что он испугался выронить документ, и он положил его на стол. Руки дрожали; принесший бумагу смотрел на генерала так, словно дал вкусную конфету ребенку.
– Позвольте быть свободным?
– Нет… Ваше имя! Имена добывших этот… этого… эту драгоценность?
– Зачем?
– Вы будете представлены к высшим наградам республики. Ваш подвиг должен быть вознагражден!
– Пустое. Мое имя – патриот. Разрешите быть свободным? У нас каждый ствол на счету.
Генерал гулко сглотнул.
Улыбнувшись, пришедший отдал честь, четко повернулся и вышел.
Оставшись один, генерал опять взял документ. Руки опять задрожали. Генерал ударил по краю стола ребром ладони… еще раз. Невольно поморщившись, он снова поднес к глазам бумагу.
Когда генерал еще держал в руках драгоценный документ, а Петя и Селье входили в кабинет де ла Мота, несколько людей средних лет открыли отмычками дверь квартиры в дорогом «буржуазном» районе. Стоя в прихожей, прислушались: кто-то постанывал, сопел. В комнате с тяжелыми шторами, среди вычурной, заставленной бронзовыми безделушками мебели, дымились свечи китайских благовоний. Плыл дымок, распространял тяжелый, душный запах, и в этом запахе, на фоне шкапов с книгами и картин, великий Магистр Приората Сиона, Жан Кокто, стонал, пристроившись позади своего любовника, другого Жана – Моле.
– Неужели нельзя подождать! Я же просил не беспокоить!
Великий магистр вскочил, расставил руки… Он вскочил возмущенный: неужто ситуация такова, что нельзя дать ему еще несколько минут привычной жизни?! Но к чести его, он мгновенно все понял, этот голый, как Адам, человек с потасканным важным лицом, с еще напряженным, влажно поблескивавшим членом. Что-то дрогнуло в лице, он отступил… Не давая Кокто скрыться, офицеры дружно разрядили пистолеты. В тесной комнате громыхнуло очень сильно.
– Ах! – Стоя на коленях, Жан Моле прижимал руки ко рту.
– Не тряситесь, мадам, – отнесся к нему офицер. – Вас не тронут.
Он подошел вплотную к лежащему навзничь. Кокто сделал судорожное движение, и офицер выстрелил в голову. Какое-то время он смотрел на расколотый лоб, отвисшую челюсть – проверял.
– Пошли, ребята!
Грохоча сапогами, люди шумно вышли – тихариться сделалось не надо.
В комнате тревожный аромат смешивался с запахом пороха, смрадом фекалий. Течение воздуха из приоткрытой двери клонило дымки благовоний, шелестело страницами, но не было в силах развеять тяжелого воздуха.
Как верно сказал почтенный Артур Конан-Дойль, каким бы чудовищем ни был человек, обязательно найдется женщина, которая его оплачет. Мать-воровка не оплакала Жана Кокто, но над трупом Великого магистра судорожно рыдал его любовник. И правда: «по мощам и елей».
Пока Жан Моле причитал и рыдал, один из членов Национального собрания стоял перед людьми в военной форме.
– Признаете ли вы маршала Петена Президентом республики?
– Еще нет, – улыбнулся депутат. – Нам еще предстоит его провозгласить Президентом.
– У вас будет такая возможность.
– Нельзя пренебрегать установленными формальностями, – убежденно сказал депутат. Его собеседник пожал плечами.
Другой депутат в это же время кричал другим людям и тоже в форме, что не подчиняется узурпатору, правому тупому генералу, реакционеру и преступнику.
– Вам придется отдохнуть, – сообщили ему.
– Это незаконно!
– Предавать родину тоже незаконно.
Третьего депутата волокли, заломив руки. Волокли военные, руководил господин в штатском.
– Я требую! – кричал депутат. – Я требую!
– Вы ничего уже не можете требовать.
– Я требую адвоката! Я ни слова не скажу без адвоката!
– Адвоката вам нужно – тоже члена Приората? – деловито уточнил офицер разведки, что в штатском. Челюсть у депутата отвисла, в глазах плеснул ужас; члены негодяя, помимо его воли, расслабились; это облегчило работу деловито тащившим его на расстрел.
Великий Навигатор бежал куда-то по неведомым никому угольно-черным ходам, Жан Моле рыдал над покойным Жаком Кокто, депутаты Национального собрания принимали свою, такую разную судьбу, когда на площади Бастилии грянули ружейные залпы.
Пальба раздавалась и раньше, вспыхивала в проулках и узостях парижских улиц – везде, где полиция не давала себя разоружить, и особенно там, где население приходило на помощь полиции. Но тут начались дела серьезнее: начались бои многочисленных, агрессивных отрядов красных с регулярной армией.
С самого начала красные отряды не занимали всего Парижа. Предполагалось, что они накопятся к северу от улицы Сент-Антуан, тремя колоннами двинутся к центру, а потом уже захватят «буржуазные» Восток и Юг.
Двигаясь к центру, красные же «мобилизовали» всех молодых мужчин, которых они нашли в городе и кому не хватило ума сразу же убежать. Даже на традиционно пролетарском «западе» и «севере» Парижа далеко не все вдохновились криками, красными тряпками и завываниями лозунгов. Но если красный отряд прихватывал парней – деваться им было уже некуда. Таких «новобранцев поневоле» видно было издалека – по неуверенным движениям, загнанному выражению на лице.
Не войди в город армия – Париж полностью оказался бы во власти дичающих от собственной безнаказанности, налитых самогоном банд. Повторился бы страшный и гнусный опыт «парижской коммуны» – расстрелы заложников, пытки, поджоги, убийства детей, попытки стереть с лица Земли город. Не один Париж – вся республика оказалась бы ввергнута в хаос. Соседи оставят ее истекать кровью? Повторится кошмар Гражданской войны в Испании, революция плеснет кипятком по всей Европе. Вторгнутся соседи, начнут помогать каждый своей стороне? Начнется серия войн, чреватых Второй мировой.
Но в планы хитромудрых негодяев вторглись два новых обстоятельства.
Первым обстоятельством была армия. Многие места, куда двинулись колонны повстанцев, уже занимали солдаты. Солдаты стояли с винтовками, в форме, в тяжелых армейских ботинках. И «мобилизованные», и даже те, кто взял оружие «идейно», местами складывали оружие, тихо расходились по домам. Часть «мобилизованных» быстро ушли за «линию фронта» и просили считать их ополченцами.
Конечно же, многие вовсе не хотели разойтись. Были и такие, кому терять уже стало нечего: в первые же часы беспорядков они наворотили слишком много чего. В рядах красного сброда бегали убийцы, в том числе убийцы полицейских. Они прекрасно понимали – есть свидетели их гнусным делам. Судебный процесс для них был верным путем на гильотину.
«Родина или смерть!» – орали их испанские собратья. Лозунг оборачивался смертью для тех, кто коммунистам поверил, и бегством за границу вожаков. «Революция или смерть!» – кричали французские разбойники, судорожно ощупывая в карманах поддельные паспорта граждан иных государств, прикидывая, далеко ли до складов и тайных квартир, неведомых собратьям по партии.
Вторым неожиданным обстоятельством стало мгновенное исчезновение тех, кто мог направлять разношерстый, ненавидевший друг друга и все человечество сброд. Ведь без этих серых кардиналов каждая группа и группочка всегда была сама по себе и только самих себя считала носителем истины в последней инстанции.
Не успели начаться события, как «Истинные сыны настоящей революции» уже напали на «Настоящих сынов истинной революции», перестреляли их боевиков, отняли оружие, запасы самогона и тушенки. «Рыцари анархического счастья» поймали двух боевиков «Коммунистического блаженства», заставили их кричать «Ленин капут» и «Анархия – мать порядка». За что боевики «Коммунистического блаженства» кинули гранату в их штаб-квартиру, но перепутали: взорвали клуб «Анархического ликования» и с ним вместе – несколько случайных прохожих.
Не было единого руководства, не было центра, который показал бы каждой шай… каждой организации, кого бить. Группы ссорились, митинговали… Но и митинги не прибавляли ясности.
– Что самое главное, товарищи?! – надрывал глотку тощий юнец, забравшийся на ящик-трибуну.
– Самогон! – отвечали из толпы. – Куда самогон девали, сволочи?!
– Вина залейся… – возражали голосам.
– Вино?! Совсем вода. Сам и лакай эту гадость, – отвечали в порядке революционной полемики.
Ознакомительная версия.
