отмечать успехи по работе исключительно российская традиция.
— А вот и ошиблись, — задорно рассмеялась Ирина и прошла мимо кучи дров, постучав костяшкой среднего пальца правой руки по особо выпирающему обрезку.
— Пользуйся моментом, коммунар, Ирка редко выпивает, а если сегодня ещё и подольёшь у камина — все шансы овладеть барышней! Ирма к немчику уехала, хоть и говорит что в деревню, а Агнессу беру на себя — не услышит ваши шашни! Да и за дрова и за дымоход обещала проставиться, карга чёртова.
— Смотри, герр Жаров, не подведи в самый ответственный момент.
— В какой момент?
— Перепьёшь, не встанет на хозяйку, она выйдет покурить и услышит как я Ирэн домогаюсь. Скандал!
— У меня да не встанет?
— Верю! Хватит на сегодня топориком виртуозить, камрад, завтра продолжишь. А сейчас метнись в лавку, держи денежку на ликёр дамам и конфет возьми каких, шоколадок пару. Сообразишь?
— А…
— Само собой, водки обязательно возьми. И пару селёдин пожирнее…
Застолье на четверых затянулось за полночь. Карловна (вот они, славянские корни) щедро проставилась за дрова и столик прикаминный не вмещал выпивку-закуску, пришлось пару табуреток приставить.
Ирина радовалась короткому отдыху — два дня «отпуска» дали владельцы мастерской, плюс небольшая премия. Чертёжники, конечно заметно меньше получили чем два инженера, но всё-таки…
— Всё чертите, — Вениамин прилично набрался и ублажить подругу сегодня стопудово не сподобится. Ладно, можно ведь и «усыпить» домовладелицу, утром решит, что перепила и ничегошеньки то не услышит, — всё планируете. А Советы уже места для баз наметили, скоро им чертить будете. И на субботники ходить.
— Прекрати, — Агнесса, нервно передёрнула плечами, — ты пьян! Латвии обещано сохранение независимости! И Эстонии и Литве! Скажите, Александр!
— Брось, Агнешка, — журналиста стремительно развозило, — Сашка правильно делает, что лыжи вострит куда подальше из Европы. Что Сталин, что Гитлер один хрен. Как забреют в вермахт или Красную армию, и какая разница в какой пилотке помирать — со звёздочкой или свастикой.
— Тебя то, пьяницу, куда заберут, успокойся уже! Молодые рвутся повоевать, в аэроклубы ходят, их и мобилизуют.
— Дура баба! Война мировая, она всех подметёт. Попомните мои слова!
Разошедшегося газетчика, под влиянием алкоголя изрекающего здравые, вполне достойные военного эксперта высокого уровня мысли, по бровей мановению Агнессы Карловны, перебазировал в её «будуар».
— Спасибо, Александр, идите к Ирине, а я это горе уложу. И посмотрите — ворота закрыты.
Так, понятно, — ченч. Пока Вениамин с хозяйкой, мне не возбраняется «штурмовать» госпожу Самойленко, но вполуха-вполглаза присматривать за территорией, исполняя функционал упившегося сторожа. Наверное Карловне сейчас не до плотских утех — упадёт рядом с полюбовником да захрапит, благо есть стойкий оловянный солдатик Александр, который не допустит краж, грабежа и прочих бесчинств во владениях госпожи Петерсоне. А прекрасная чертёжница, оставшись на время транспортировки Вениамина Степановича к Агнессе Карловне, у камина в одиночестве, ужасно нервничала.
— Ирина, да не дичитесь, не наброшусь аки варвар на гордую патрицианку.
— Саша, вы специально это подстроили?
— Что? Дрова, застолье, пылающий камин и никаких свидетелей? Хотелось бы быть таким многоходовщиком, но всё получилось так, как получилось без всякой режиссуры.
— Про вас плохо говорят.
— Кто? Кто может в Риге про меня что-то знать, тем более плохо говорить?
— Юру Сиверса помните?
— Естественно, только сей мушкетёр вряд ли станет очернять спасителя. Я ж его случайно выручил, мимо проходил, а не выставлял бандитов против Юрки, чтоб коварно к вам в доверии втереться. Слишком сложно. Да и потом, где вы, а где Сиверс.
— У Юры есть приятель, Толя Пашковец.
— И?
— Он сегодня заходил утром в мастерскую.
— К вам заходил, чтоб про меня поговорить? Странно.
— Предупредил, что некто, выдающий себя за Александра Владимировича Новикова — агент НКВД и советовал поменьше с вами общаться.
— Ни черта не понимаю. Ладно, заподозрил щенок меня в шпионаже. Так отчего в охранку местную не побежал с доносом? Почему к вам прискакал? Ревность?
— Нет. То есть да. Павел пытался зам ной ухаживать.
— Безуспешно, надеюсь?
— Как вы смеете, — валькирией взвилась Ирина, — конечно, ничего у него не вышло!
— Молчу! Молчу! Но, как мне теперь быть? Чисто по русски морду набить Павлику? Или нет, лучше об асфальт извалять, чтоб коросты по всей физиономии, чтоб полгода к барышням подходить не решался. Пожалуй, второе…
— Нет, Саша, нет, пожалуйста, — женщина испугалась, всерьёз испугалась, — Павел он страшный человек.
— Бандит?
— Нет, то есть да. То есть он в патриотической организации.
— Какой организации? Белогвардейской?
— Не поняла. Ах, да, в эмигрантской, в офицерской. Они хотели в сентябре в Польшу ехать воевать против Советов, но там быстро закончилось. А сейчас намереваются бороться против агентов Сталина здесь, в Риге. И у Павла есть оружие.
— Оружие? Какое?
Ирина жестами изобразила «наган», — никаких сомнений, очень уж точно художница и чертёжница обрисовала пальчиками барабан револьвера, слов не нужно…
— Сопляки, играются в войнушку. Скоро тут такое начнётся, польские события детскими страшилками покажутся.
— Вы и правда из НКВД?
— Тьфу! Ирина Владимировна, и вы поверили в фантазии экзальтированных юнцов? Я об одном мечтаю — Буэнос-Айрес, солнце, океан. Домик на побережье и некая симпатичная особа рядом. И никакой войны и никакого оружия. А Пашки да Юрки хотят стать пушечным мясом — да и чёрт с ними.
Вспомни чёрта — он и появится. В колокольчик у малых ворот звякнули — раз, другой, третий.
— Ой, — барышня схватилась за сердце, а если это…
— Тс! Сейчас выясню.
Вышел (с оглядкой, не хватало по глупому подставиться) во двор, колокольчик редко, но настойчиво «дзыньлялякал».
— Кто?
— Александр, не бойтесь, это я.
— Сиверс? Какого хрена в столь поздний час? Пожар в борделе? Это без меня!
— Надо поговорить, срочное дело.
— Утром поговорим, я не одет и вообще. Что надо, в трёх словах скажи.
— Э, нашёлся человек, готовый сделать паспорт. Очень надёжный человек.
— И всё?
— Да, — по голосу понятно, Юрок растерян, но точно один стоит у ворот, через подцепленный к трубе осколок стекла прекрасно улица «зеркалится» моим суперзрением, на которое и тьма ночная не влияет.
— Ладно, завтра к десяти подойдёшь, переговорим. Получится, выдам премию за посредничество.
— Но я хотел.
— Утром хотелки озвучишь, замёрз тебя слушать. Всё, отбой.
Метнулся к двери, так и есть, о женщины, вам имя — любопытство!
— Ириш, подслушиваешь?
— Саша, не надо никуда ходить! Это Пашка Юрку подослал! Он задумал нехорошее!
— Свет очей моих, не надо так дрожать. О, замёрзла то как — ледышка. Идём, садись, открою самую страшную правду о себе.
— Ой!
— Не бойся, просто почитаю свой роман, который никак не могу опубликовать в Советском Союзе, поэтому и сбежал. Я ещё и писатель, девочка моя, так-то.
Ирина пропустив мимо ушей фамильярное и даже оскорбительно в это время обращение к почтенной даме — «девочка», широко-прешироко распахнула зеркало души, утонуть захотелось в её глазыньках. Но! Держим марку — раз
