Или вы ещё что-то важное хотите добавить?
— Да говори уже! — фыркнул мужик, — иначе мы так никогда не закончим. Чего ерундой заниматься⁈ С финансированием уже всё давно решили! Вот что это теперь опять начинается? Нашли какую-то бабу, которая и двух слов связать не может, и цирк тут устроили! Давайте уже по существу решать!
Я поморщилась и посмотрела на Благообразного:
— Но если вы уже всё решили, так действительно, зачем вы нас сюда пригласили? Зачем мне пришлось вставать в пять утра и четыре часа трястись по колдобинам? И зачем я тут распинаюсь? У вас ведь так всё решается, кулуарно, да?
Тот побагровел и зло рявкнул:
— Роман Александрович! Ну что вы, на самом деле, как маленький, ей-богу? Дайте человеку сказать…
— Пусть говорит, кто ей не даёт, — махнул рукой тот и демонстративно углубился в чтение записей из своей записной книжки.
— Назовите мне вашу фамилию, Роман Александрович! — резко промолвила я.
— Зачем? — чуть напрягся мужик и даже изволил оторваться от записной книжки.
— Как зачем? Я сегодня же напишу в Бруклин мистеру Смиту и миссис Миллер, что все деньги на финансирование нашей поездки по их личному приглашению ушли непонятно куда. И что моя попытка достучаться до областного руководства провалилась — вместо поддержки получила порцию непонятного хамства. И ваше высказывание напишу тоже.
Я поднялась из-за стола:
— Всего доброго, братья. Спасибо за интересное общение.
В комнате моментально поднялся шум и галдёж.
— Люба, подожди! — вскочил Всеволод.
Я пожала плечами и сказала:
— Не вижу смысла всё это выслушивать. Я подожду вас на остановке, Всеволод Спиридонович.
И вышла из кабинета.
— Люба! — в коридор за мной выбежал старейшина, грудь его вздымалась от гнева, — ты что устроила⁈ Что ты себе позволяешь⁈ Да ты знаешь…
— Сева! Подожди, не кипятись. — в коридор вышел Благообразный и строго посмотрел на нас, — Сева, давай, вернись обратно. А мы с твоей Любой пока поговорим.
Старейшина помялся, ему явно не хотелось оставлять нас наедине, но скрепя сердце, подчинился главному руководству и вернулся в зал совещаний.
А мы с Благообразным остались в пустом коридоре.
— Люба, значит, — задумчиво кивнул своим мыслям он и смерил меня нечитаемым взглядом.
Если он думал меня как-то смутить, то я уже давно перестала млеть перед всякого рода начальниками и начальничками, возраст, знаете ли уже не тот. Да и терять мне в принципе нечего.
Я поморщилась и ответила:
— Да. Любовь Васильевна. А вы…? — в этом месте я сделала паузу.
— Арсений Борисович, — представился Благообразный, — я старейшина нашей общины в области.
— Приятно познакомиться, Арсений Борисович, — без всякой тени любезности, сказала я, и добавила, — так что у вас за вопросы ко мне?
— Вопросы?
— Ну да, вы же поговорить хотели, — пожала плечами я.
— Аааа… ну да, — кивнул тот и сказал, — зачем же вы так с Романом Александровичем? Он — уважаемый у нас в общине человек.
Я поморщилась:
— Арсений Борисович, я не терплю хамства, даже завуалированного. А этот ваш «уважаемый человек» сидел и через слово, прилюдно, втаптывал меня в грязь. С чего я молчать должна? Он у вас уважаемый? Ну так уважайте себе на здоровье. А для меня он — хам. И я не желаю выслушивать оскорбления. Вот и всё.
— Любовь Васильевна, поймите, Роман Александрович довольно известная личность в области. Да и в стране.
— Небось ещё и спонсор, да? — язвительно поджала губы я.
Судя по тому, как вильнул взгляд Арсения Борисовича, я попала в точку.
— Поэтому вы решили деньги, выделенные простым людям из провинции, дать уважаемому человеку, пусть покатается по Америке, да?
— Любовь Васильевна, вот не надо так ставить вопрос, — поморщился Благообразный.
Я вздохнула:
— Арсений Борисович, давайте, я уже пойду! Мы сейчас с вами наговорим друг другу ерунды, а потом будет неприятно. Всё равно проблему это не решит. Я этого человечка уважать всё равно не стану, не за что. А вам неприятно видеть моё к нему презрение и знать, что вы ничего не можете в этой ситуации сделать. А вот я могу! Да, пусть у меня нечестно увели честно выпрошенные именно мной деньги. Которые американцы выделили после общения именно с нами, со мной. Они хотели это общение продолжить. И им будет непонятно, почему вместо их русских друзей приедут какие-то хамовитые «уважаемые люди»! Но это меня не касается уже. А вот письмо я сегодня же напишу. Принципиально! Чтобы этот ваш Роман-как-там-его, не врал им, что мы сами отказались в его пользу. А в будущем наши заокеанские братья и сёстры сто раз подумают, приглашать наших простых членов общины или это бессмысленно, потому что вместо них всё равно приедут какие-то «уважаемые люди»⁈
Всё это я выпалила на одном дыхании.
Благообразный стоял и с каким-то весёлым недоумением смотрел на меня. Наконец, он сказал:
— Ладно, убедили, Любовь Васильевна. Поедете вы в Америку! Не злитесь! Мы для вас место выделим.
— Нет, Арсений Борисович, — покачала головой я, — от нас была заявлена делегация. И мы поедем все вместе. Или не поедем вообще. А одна я ехать не хочу. Мне и здесь нормально.
Я посмотрела на него и чуть насмешливо улыбнулась:
— Вот такая моя позиция, Арсений Борисович.
Он вдруг тоже улыбнулся, задорной мальчишеской улыбкой:
— А вам палец в рот не клади! Сколько у вас там людей?
— Десять, — сказала я.
Он поморщился, что-то задумчиво прикинул и выдал вердикт:
— В общем, девять мест мы вам выделим, Любовь Васильевна. Уж кого-то одного придётся оставить на следующий раз. Сами там порешайте. Мне и так сейчас
