Удалось проследить несколько весьма значительных и подозрительных траншей, прошедших через Гибралтар и Бангкок, которые являлись анклавами с весьма специфической банковской системой. Но поиски точки назначения этих траншей ничего не дали. Более того, по САСШ и Европе прошла серия подозрительных пожаров в банках и некоторых почтовых офисах, причем горели именно те банки и их отделения, куда вели ниточки в рамках расследований, затеянных парламентскими комиссиями разных стран.
Так что расследование затянулось надолго. До того самого момента, пока всем не стало не до этого…
С-с-су-ука!
Я стиснул зубы так, что свело челюсти.
Придурок! Кретин! Идиот! Возомнившее о себе невесть что мурло! Ну куда, куда я полез?! Самым умным себя посчитал?!! Вот только другим об этом сообщить почему-то не удосужился. И что теперь делать?..
Я слегка расслабил стиснутые челюсти и тонкой струйкой выпустил воздух между сжатых зубов.
— Честь имею, ваше императорское величество. — С этими словами граф Фридрих фон Пурталес отвесил четкий поклон и, сделав шаг назад, развернулся через левое плечо.
Я проводил его взглядом, после чего уставился на Николая. Племянник держался молодцом. На его лице не дрогнул ни один мускул. Так же, как я, молча проводив посла Германской империи взглядом, он одним движением указал нам с Плеске и Сазоновым[44] следовать за собой и двинулся в сторону бокового выхода из зала, в котором принимал посла. Спустя несколько минут мы все оказались в кабинете императора.
— Ну-с, господа, я вас слушаю, — негромко произнес Николай, поворачиваясь к нам.
Все началось весной. Французы, которые со времен Танжерского инцидента[45] тихой сапой подгребали под себя Марокко, нарвались на бунт в пригородах Феса, марокканской столицы, и ничтоже сумняшеся решили воспользоваться этим, дабы под предлогом восстановления порядка и защиты французских граждан окончательно наложить лапу на страну. Для чего ввели в Фес войска. Это жутко не понравилось Германии, которая отправила туда канонерскую лодку «Пантера», а 1 июля объявила о своем намерении обустроить там военно-морскую базу. Бросок «Пантеры» вызвал переполох во Франции, поставив её на грань войны с Германией. А мы являлись союзниками Франции. И вот сейчас граф фон Пурталес жестко предупредил нас, чтобы Россия даже не думала вмешиваться в возможные разборки Германии с Францией.
Это был самый настоящий ультиматум. Так что мировая война замаячила передо мной во всей красе, причем более неудачного момента для ее начала и придумать было нельзя. Похоже, столь резкое обострение событий случилось именно из-за моих действий. Ибо скандал с рухнувшим Германо-американским обществом промышленности и судостроения так вздернул ситуацию, что правительства многих стран готовы были ввязаться в войну только ради того, чтобы хоть как-то отвлечь беснующиеся на улицах толпы.
А еще, кроме всего прочего, это очень больно ударяло по мне. Не как по премьер-министру, а как по предпринимателю. Этой весной я запустил в России все те проекты, которые собирался. Но именно и только что запустил. То есть уже были сделаны первоначальные вложения, потрачены немалые деньги, проведены изыскания, составлены проекты, наняты люди, подняты первые лопаты грунта и… всё. Если сейчас даже не ввязываться в войну, а только объявить мобилизацию, я окажусь в положении человека, застигнутого в момент, когда он не просто снял штаны, но уже начал опускать задницу на унитаз, заодно спокойно расслабив мышцы сфинктера в уверенности, что все под его контролем. В такой момент даже быстро штаны надеть невозможно — процесс уже запущен… Ну что мне стоило хоть чуточку подумать головой?!!
И вот же дьявол, мне пришлось взять на себя куда больше, чем ранее планировалось. Когда мы начали сводить бюджет 1911 года, оказалось, что, если я хочу удержаться в графике, предусматривающем хотя бы начальную готовность России к вступлению в мировую войну к осени 1912 года, объем военных расходов необходимо существенно увеличивать. Один только расход боеприпасов на боевую подготовку выходил в немыслимую цифру в семьдесят миллионов рублей в год. И это при том, что на боевую подготовку рядового пехотинца по новым нормативам было положено всего сорок восемь патронов в год. Конечно, в разы больше, чем прежние нормы, но как же этого мало… Да и на эту норму мы вышли только потому, что приняли на вооружение так называемый «учебный патрон № 1» в стальной нелакированной гильзе. Он был намного дешевле штатного, но его нельзя было хранить более одного года. Несмотря на промасленную бумагу патронных пачек, стальная гильза и медный капсюль активно корродировали, и после года хранения использование такого патрона уже считалось небезопасным. А подобрать состав изолирующего лака химикам пока не удавалось. Тот образец, что давал необходимую длительность и надежность хранения и при этом укладывался в необходимую цену, при стрельбе жутко загрязнял оружие, а вариант, сочетающий надежность и допустимый уровень загрязнения, был слишком дорогим и съедал весь ценовой выигрыш по замене дорогой латуни более дешевой мягкой сталью. Плакирование же гильзы также заметно удорожало патрон за счет введения в технологию производства еще одной операции при существующей сейчас, в мирное время, цене на латунь. В общем, «учебный патрон № 1» обходился казне почти в два раза дешевле обычного, с латунной гильзой…
Кроме того, тот же флот, помимо строившихся дредноутов, число которых увеличилось на два, заложенных в Николаеве (как выяснилось, турки перекупили у бразильцев заказанный ими у англичан еще один дредноут, а мысль о босфорском десанте нас никогда не оставляла), необходимо было оснащать и куда более полезными для того варианта войны, который нам предстоял, кораблями, а именно — эсминцами, подводными лодками и минзагами.
Впихнуть три двухорудийные установки на новый тип эсминца нам так и не удалось. Пришлось ограничиться тремя стотридцатками за развитыми щитами и тремя пулеметами Максима, стоящими в диаметральной плоскости впереди, сзади и между двумя трехтрубными торпедными аппаратами под новые пятисотшестидесятимиллиметровые торпеды. Кроме корабельной установки, пулеметы комплектовались и сухопутными станками и потому могли при необходимости использоваться и десантом. Причем станки для них были сделаны так, что при крайне простом усовершенствовании, заключающемся в установке зенитного прицела, они могли быть пригодны и для ведения зенитного огня. Но пока никаких зенитных прицелов на них не ставили — я старался избежать даже намеков на то, что самолеты способны представлять опасность в боевом отношении… Да и мин столько, сколько хотелось, на верхней палубе эсминца также не разместили. Эсминцы могли загрузить на борт всего по сорок мин нового образца с усиленным боевым зарядом, грозящим серьезными повреждениями даже современным дредноутам. При большей загрузке у корабля получался слишком высокий центр тяжести, и он становился слишком валким.
