Дуэнья была старая и, наверное, очень больная. Она подолгу натужно кашляла, а затем отплёвывалась в глиняную кружку, которая висела у неё на поясе на длинном шнуре. Потом утиралась ладонью, крестилась и тихо бормотала благодарственную молитву. Только о Господе она говорила сурово и почтительно. Всё же остальное считала вредным и ненужным, без конца подтверждая это примерами из собственной, бесконечно праведной, жизни, где не было места ни тщеславию, ни стяжательству, ни всяким любовным глупостям.
– Хотите гореть в геене огненной?! – говорила дуэнья, сверкая глазами и презрительно тыча пальцем в разукрашенную обложку рукописного любовного романа, который матушка привезла с собой из Франции, и который совсем юная Виоланта взялась читать с естественным подростковым любопытством. – Вам ли, инфанте, так бесчестить себя?! Вам Господь даровал бессмертную душу и королевское происхождение не ради баловства и растраты! Земные государи не зря зовутся Божьими помазанниками. Им дОлжно оберегать души подданных, с которых потом спросится: были ли вы праведны? Будут праведны они, и вас Господь призовёт в свои райские объятия. Но это… – книга полетела на пол. – Вы сами отдаёте себя в руки нечистого!
Глиняная кружка на поясе опасно накренилась, и Виоланта с ужасом подумала, что сейчас её содержимое зальёт всю юбку…
– Эй, кто едет?
– Её светлость герцогиня Анжуйская. Открывайте ворота!
Мадам Иоланда очнулась ото сна, выглянула в окно и слегка потянулась, разминая затёкшую спину. Видения из детства заставили её улыбнуться. Надо же, за столько лет она ни разу не вспомнила о старухе… Как там её звали? Донья Хуана из рода кастильских Падилла? Да, кажется так, иначе вряд ли её допустили бы до воспитания королевской дочери… А впрочем, неважно. Старая ханжа всё равно ничего не понимала в Божьей воле. На самом деле вся праведность в любви! И только любя можно осознать, как прекрасен мир, созданный Господом, и как может быть совершенен человек – Его образ и подобие!
И сердце снова сладко пропело: «Филип-п-п!»…
Сегодня они, даст Бог, увидятся, и нежность чистых голубых глаз снова укутает её объятиями, не хуже райских…
Этот внезапный отъезд Шарло, о котором он не соблаговолил даже сообщить лично, а передал записку со слугой, сначала взбесил герцогиню! И, хотя сын весьма любезно просил его извинить, всё же, объясняя свою поспешность был, мягко говоря, бестактен. Ссылался на её недомогания, из-за которых мирные переговоры прошли без участия их семейства, и выражал готовность, хотя бы ему, «не самому изощрённому в политике среди всей семьи, особенно по сравнению с вами, матушка» быть рядом с королём в эти дни.
Досада едва не привела мадам Иоланду в чувство. Продлись она дольше, и прежняя герцогиня Анжуйская снова восстала бы в полный рост, вытеснив, наконец, потерявшуюся в любви женщину.
Но долгая тряская дорога усмирит любого. Когда едешь и не имеешь никакой другой деятельности кроме рассматривания пейзажей за окном, поневоле начнёшь размышлять, обдумывать, успокаиваться и, в конце концов, приходишь к более широкому, или более глубокому пониманию вещей. Вот и её светлость, как ей казалось, раскопала к концу пути истинные причины своего гнева и посчитала, что была при этом вполне объективна.
Судя по всему, гнев и досада, с которыми она отправилась в путь, в большей степени были вызваны тем, что от неё увезли Филиппа. А мирные переговоры, что? Всего лишь политический акт. Всякий, кто занимался политикой столько, сколько занималась ею мадам Иоланда, знает – за каждым подобным актом стоят причины почти всегда очень далёкие от тех формулировок, которые потом ложатся на бумагу. Шарль уже коронован по всем правилам, может принимать самостоятельные решения, чему и обучался в Анжу с малых лет. И даже тот факт, что в заключении союза с Бургундцем явно просматривалось влияние Ла Тремуя, мадам Иоланду не напугал. Нельзя же, в самом деле, с ходу отвергать всё, что исходит от противника! Любовь, окружившая её со всех сторон, диктовала своё вИдение вещей, и даже в акте, угодном её врагу, герцогиня вдруг усмотрела зерно здравого смысла. Новая жизнь – та, предречённая, которую хочет для них Господь, и начало которой она связывала с приходом в этот мир Клод – эта жизнь, как она теперь понимает, должна начаться с Любви! А что такое мирные переговоры, как не одно из её проявлений? События под Орлеаном наглядно доказали, что герцогу Бургундскому, чтобы помочь, достаточно просто не мешать. А там и Бэдфорд задумается, стоит ли продолжать кровопролитные сражения с набравшим силу противником? Начнётся война совсем другая. Война интриг и закулисных перешёптываний, где, возможно, потребуется новая Божья посланница, которой и станет Клод…
«И всё-таки странный сон. Зачем он мне? – думала мадам Иоланда пока её карета медленно и громоздко протискивалась по узким улочкам Крепи. – Как напоминание? Но о чём? Разве мало я сделала для спасения душ своих подданных?»…
И улыбнулась.
Своих… Только что она подумала обо всём французском народе, как о СВОИХ подданных…
Хотя, почему бы и нет?
Столько лет занимаясь делами государства, разве не получила она право считать и его народ своими подданными? Вон они, жмутся к стенам домов и, прежде чем согнуться в поклоне, с любопытством заглядывают в окна кареты. Любого, кто стоит у самых вершин власти, им требуется осмотреть с особым вниманием, хотя, и они, и те, другие – все люди. И всё же, обычный солдат, или даже дворянин не из знатных, интереса к себе вызовет куда меньше, если вызовет вообще. А герцогиня, в потёмках своей кареты почти не видимая, всё равно, притягивает взгляды, как магнит. Почему? «Потому что они все – просто НАРОД, и их великое множество. А мы – единицы, каждый, с громким именем, титулом и всем известным гербом. Мы – те, кто меняет жизни этого множества и вершит их судьбы. Земные государи, как говорила донья Хуана, получившие от Бога право одной своей властью спасать души…».
Герцогиня отодвинулась от окна. Как давно не давала она себе труд размышлять вот так. Это было приятно. Но даже при всей приятности размышлений, грусти по ним совсем не было. Скорее, лёгкая усталость, которая приходит после удачно сделанного дела. «Что бы там ни думал Шарло, я имею право расслабиться. МОИМ подданным жаловаться не на что. Жанна, которую я им дала, уже спасла их тела. А Клод научит любить и понимать… Выходит, прав Шарль, что не желает больше воевать? От мира выиграют все… И Филипп будет рядом. В безопасности…»
* * *
Расположившись в покоях, которые король велел для неё приготовить, мадам Иоланда хотела сразу же пойти к нему, чтобы поздравить с новыми успехами и подробнее узнать о новостях. Но ей, чрезвычайно почтительно, сообщили, что с раннего утра его величество уехал поохотиться, и среди прочих приглашённых, с ним отправился граф Менский со своими людьми.
– Что ж, мне очень жаль…
Из всего услышанного мадам Иоланда поняла, что и Филиппа она тоже пока не увидит.
Она спросила, что делает Жанна и можно ли повидать её, но оказалось, что Дева в город не вернулась вообще. Предпочла разбить шатёр в лагере, среди своих солдат, потому что уверена – нового большого сражения не избежать, и следует хорошо подготовиться. С собой она оставила всех священников, которые сейчас проводят в войске богослужения.
Эта новость герцогиню слегка озадачила. Она уже знала, что близость большого английского воинства заставила Шарля вернуться в Крепи после того, как он, вроде бы, повернул армию на Париж. Но ничто здесь не указывало на подготовку к какому-то сражению. Скорее, наоборот. Король охотился, а в городе жизнь текла своим чередом, медленно и степенно. Так что, если бы не разбитый в предместьях огромный лагерь, чьи повозки, шатры и торчащие в небо осадные машины выстилали поле за стеной, можно было бы подумать о том, что мирная жизнь вернулась уверенно и обстоятельно.
И, тем не менее, Жанна готовилась сражаться.
Лёгкая, непонятная, пока ещё трепещущая, как слабый свечной огонёк, тревога заставила мадам Иоланду вернуться в покои и отослать приехавших с ней фрейлин за новостями и слухами. Ведь остался же здесь кто-то, кого можно расспросить! А сама она, впервые не зная, чем себя занять, подошла к окну и, глядя сквозь него на далёкие, бьющиеся на ветру знамёна, вдруг подумала, что видимо рано расслабилась так благостно.
Она перебирала в уме события последних дней, с горечью осознавая, что совсем в них не вникала, и не может сейчас даже строить какие-то обоснованные предположения, когда слуга доложил о приходе мессира Дю Шастель.
– Как я рада, Танги, что именно ты остался в этом вымершем городе! – с улыбкой повернулась ему навстречу герцогиня. – Сядь, расскажи подробно, что, в конце концов, происходит?! Одни говорят о мире, другие о новом сражении, и у меня сейчас такое чувство, словно я приехала не в Крепи, а снова в чужую страну, где мало что знаю и понимаю!
