Танги отстранённо поклонился.
– Я тоже мало что понимаю, мадам. Или понимаю слишком много такого, что понимать не хочу.
– Объяснись. Что ты хочешь этим сказать?
– Не знаю, получится ли… Мои домыслы больше похожи на предчувствия, ваша светлость. Я не смогу что-то конкретно вам объяснить. Но, если эти предчувствия верны, хотя бы отчасти, то дела, что здесь затеваются, не для тех, кто приносил рыцарские клятвы. Во всяком случае, не для меня.
Что-то в тоне Танги заставило тревогу мадам Иоланды разгореться сильнее. Она опустилась на стул и, как прежде властно, почти приказала:
– Сядь и расскажи всё.
Мгновение рыцарь колебался. Потом вздохнул. Придерживая за рукоять меч на боку, встал на одно колено и согнулся так, что не стало видно его лица.
– Прошу извинить меня, ваша светлость. Я здесь, чтобы проститься. Вчера король принял мою отставку, сегодня я уже собрался и, выйдя от вас, сразу уеду к месту новой службы.
– Куда?
Голос мадам Иоланды не дрогнул, хотя сцепленные между собой пальцы на руках побелели.
– Господин де Ришемон давно зовёт меня на службу… Возможно, мы с вами больше не увидимся… Мне жаль. Но никакого рассказа не будет. Уезжать, оставляя вам свои сомнения, я не хочу. Его величество сам всё объяснит, и, может быть, вас его объяснения убедят…
– Скажи, Танги, – перебила мадам Иоланда, – если бы я не приехала в Крепи сегодня, ты бы вернулся в Реймс, чтобы проститься со мной?
Спина рыцаря согнулась ещё ниже.
– Мадам… вчера я увидел у короля вашего сына… со свитой… и решил, что теперь могу заехать в Реймс. Я бы не простил себе, если бы не повидался с вами… Но потом… Потом узнал, что ехать никуда не придётся…
– Посмотри на меня, – приказала герцогиня.
Нехотя Дю Шастель поднял голову, но не глаза.
– Почему ты уезжаешь, Танги?
Мадам Иоланда подалась вперед, чтобы дотянуться рукой до его лица. Впервые в жизни она прикасалась к Дю Шастелю так – нежно и заботливо – как прикасается только женщина, переполненная любовью.
– Разве бегство выход?
Дю Шастель горько усмехнулся. Было видно, что всё происходящее даётся ему с трудом. Ладонь герцогини мягко соскользнула с его щеки, и рыцарь встал.
– Я ни за что бы не уехал. Но дело, которое казалось величайшим изо всего, совершённого когда-либо, оборачивается теперь ничтожным балаганным представлением! Меня старались держать подальше ото всех перешёптываний, но долгие годы служения вам научили видеть зорче и дальше. И мне не требуются никакие разъяснения, чтобы понять – от Жанны пытаются избавиться, причем так, чтобы от неё не осталось НИЧЕГО! Вы понимаете, мадам? Ни побед, ни чуда! Поэтому и сражения, к которому она готовится, не будет! Как и любого другого, пока остаётся хоть малейший шанс на ЕЁ победу!
– Может быть, ты что-то не так понял, Танги? – мягко спросила герцогиня. – Всякий мужчина позавидует девушке, стяжавшей мужскую славу. А мы оба знаем, как болезненно Шарль воспринимает любое превосходство.
– Я не завидую ей, – покачал головой Дю Шастель. – Алансон не завидует. Ла Ир, де Ре, Дюнуа… Нет, мадам, сами того не ведая до конца, вы на самом деле вызвали к жизни чудо. Я рыцарь, неплохо разбираюсь в военном деле и не могу не видеть, что Жанна искусный воин. Да, Рене неплохо её подготовил. Но нас всех готовили сражаться, и, тем не менее, мы едва не потеряли Францию! Говорю вам, мадам, Жанна истинная Божья посланница! И, если она сказала: «надо сражаться», значит надо сражаться, а не завидовать!
– Если все побегут, как ты, кто же станет сражаться?
– Я не бегу. У господина Ришемона свои счёты с Бэдфордом, поэтому он не отступит и договариваться не намерен. Рядом с ним я продолжу воевать, как и хочет Жанна.
– И это единственная причина, по которой ты уезжаешь?
– Это причина, которая позволила мне уехать.
Дю Шастель, наконец, решился посмотреть мадам Иоланде в глаза, и она сразу увидела всю боль, которую рыцарь так скрывал.
– Меня давно удерживало при дворе только это наше дело. Я думал, что нужен, хотя бы здесь… Но, как ни горько это признавать, с некоторых пор стало совершенно очевидно, что нужды во мне не испытывает никто. Разве только один мессир де Ришемон.
– Вы забыли обо мне, Танги.
– Нет, мадам, это вы обо всём на свете забыли.
В наступившей тишине было слышно только назойливое гудение мухи, запутавшейся в соломе на полу.
Мадам Иоланде очень хотелось сказать что-то хорошее, доброе. Что-то о том счастье, которое с ней случилось. О том, что это счастье и их давняя… да, их давняя дружба, а не подчинение его ей, как он, возможно, думает – это звенья одной цепи, разрывать которую нельзя. «Нельзя, Танги, нельзя! – вертелось у неё на языке. – Потому что эта цепь ковалась не нами, иначе был бы выбор…»
Она вдруг снова вспомнила две реки, предсказанные отцом Телло. Может, две реки – это две жизни, текущие возле неё? Но, как делать выбор между ними, не отрывая какую-то часть от себя?
– Мадам, – вдруг выдавил рыцарь с отчаянной решимостью, – как я сказал, мы с вами можем больше не увидеться, и это даёт мне смелость… а может быть, и право быть откровенным. С самых первых дней я боготворил вас. Впрочем, вы не могли этого не понимать, и всегда были деликатны по отношению ко мне. А мои мечты всегда были скромны… Это отношение к вам таким и останется. Но с недавнего времени… – он с силой потёр лоб рукой. – Простите, мадам, я сейчас чувствую себя, как паломник у поруганной святыни. Человек, который стал вам дорог, несомненно, обладает какими-то достоинствами – иначе было бы совсем тяжело. Но мой долг сказать вам… потому что я знаю, как это бывает… возвысить может только истинное чувство. Всё остальное пачкает и оскверняет. Особенно тех, на кого до сих пор не падала даже тень…
Мадам Иоланда резко встала. Поднялся и Дю Шастель.
Он словно получил вызов на поединок, и теперь смотрел прямо, полный решимости довести его до конца любой ценой. Но смысла в поединке уже не было. Сам того не ведая, Танги нанёс свой удар по самому больному – по тем сомнениям, которые когда-то заставили мечтательную, вопреки всему, арагонскую инфанту спрятаться в рано повзрослевшую женщину. Дать волю этим сомнениям сейчас, а тем более позволить кому-то спустить их с цепи, защёлкнуть которую стоило такого большого труда, означало убить ту девочку безвозвратно. А ради того, чтобы этого не случилось, мадам Иоланда могла бы убить сама.
Поэтому закончила она всё одним ударом.
Снова отвернувшись к окну, герцогиня холодно произнесла:
– Желаю вам лёгкой дороги, господин Дю Шастель. И вы, и я сделали свой выбор. Мой кажется вам недостойным. Ваш кажется мне трусливым. Но, не желая обсуждать свой, я больше ни слова не скажу о вашем… Мой поклон мессиру Артюру… И прощайте.
(14 августа 1429)Наверное, окрестности Монтепилуа немало были удивлены, когда жарким августовским днём их сонный покой нарушили две армии, ставшие друг против друга.
Золотые лилии на знамёнах с одной стороны словно дразнили новеньким шитьём точно такие же лилии на стороне другой. А те в ответ грозили разлапистыми леопардами, которые теснились с ними на одном полотнище31.
Бэдфорд, чьё воинство значительно уступало французскому по количеству пехотинцев, стал так, чтобы, в первую очередь, укрепить тыл. Во всём остальном он почти повторил расположение войск при Азенкуре, чем сразу дал понять, что намерен ограничиться обороной. Лучники по флангам ощерились густо вбитыми кольями, а центр заняла тяжелая конница. И хотя, поле между войсками ничем не напоминало грязевое болото Азенкура, французы, несмотря на численное превосходство, тоже атаковать не спешили.
Обе армии стояли не двигаясь.
Шарль выехал перед строем своих солдат немного бледный, но внешне спокойный. Осмотрел вражеские ряды и усмехнулся.
– Они верно думают, что всё на свете повторяется? Или просто боятся напасть первыми?
Военачальники вежливо улыбнулись. После отставки Алансона – беззлобной, почти дружеской, дескать, «ты молодец, но пусть и другой себя проявит» – многие из них почувствовали растерянность. Действия короля, на первый взгляд вполне логичные, не давали возможности предугадать его следующий ход. О сдаче Парижа, вроде бы договорились, но его величество к столице явно не рвётся. И это несмотря на то, что чудесная Дева, давшая ему корону волею самого Господа, уже не просит, а требует, не получить город из рук врага, а забрать его силой. Особо наблюдательным даже показалось, что чем больше Дева настаивает, тем меньше энтузиазма проявляет король. Однако это назревающее сражение озадачило всех, едва ли не сильнее, чем малопонятное нежелание довести победную войну до конца. С одной стороны – вот оно, то самое долгожданное противостояние, которое может разом всё закончить. Но, немало повидавшим на своём веку военачальникам, да и самим солдатам, этот величавый выход друг против друга двух начищенных, отдохнувших армий, казался какой-то игрой. Турниром, где требуется подождать пока герольды как следует оговорят все правила и разметят границы поля, за которым, если и произойдёт что-то, то всё равно, в зачёт это уже не пойдёт.
