Другие монеты оказались двадцатикопеечными, выпуска 1924 и 1932 годов. Герб был чуточку изменен, с буквами СССР на первой монете и надписью «Союз Советских Социалистических Республик» на второй. Вот только монеты отличались между собой, как небо и земля. Первая была серебряной, в точности как царская, только герб иной. А на обороте второй отчеканен рабочий с молотком возле щита или наковальни, на которой был выбит номинал — «20 коп.». Вот только вместо серебра какой-то железный сплав.
— Мерзавец, — согласился Бокий и усмехнулся. — Занятные монетки. Зато теперь ясно, что СССР у нас будет через четыре года, и основатель выбит на ордене. А раз монеты можно чеканить в мирное время, то понятно, что война окончится не позднее 1923 года.
— И свои деньги мы будем чеканить на основе царских! Полностью подобных тем, что ходили при Николае. Какой из этого можно сделать вывод?
— А тот, что мы с ними вынуждены торговать. Они наши соседи, с порченой монетой много не наторгуешь.
— А не пройдет и десяти лет, как мы положим зубы на полку. — Мойзес взял пальцами монету 1932 года. — С таким «серебром» не отправишься за покупками. Или я не прав, товарищ Бокий?
— Прав! Но главное, что мы у власти удержались…
— Тогда да! — перебил Мойзес. — А сейчас?! Они же знают ход войны! И будут воевать до конца. Или ты считаешь, что мы здесь удержим японцев? А если они отберут у нас Омск, ты представляешь, что начнется?!
— Мы получим крестьянские мятежи и казачьи восстания. Они здесь сплошь монархисты, в какой дом ни войдешь, везде портреты царствующего дома увидишь!
— Сил у них маловато, но наступление окрыляет. У нас сейчас сил еще меньше, но за Уралом есть несколько дивизий, сможем перебросить. Но время, время! Месяца два пройдет!
— Они это понимают, а потому, я думаю, идти для них дальше — безумие. Запрут Щегловские проходы, и мы начнем биться лбом в стенку, как баран в новые ворота. А они отсидятся, соберутся с силами и начнут по-новому.
— Нет, товарищ Бокий. Поддержка японцев будет, а потому они пойдут до Урала. Мы потеряем всю Сибирь! Много у нас золота и серебра? Не потому-то монетки из дряни чеканить стали, — Мойзес швырнул кругляшок на стол, тот жалобно звякнул и покатился. А чекист задумался.
— А ведь этот гад без согласия Фомина такой номер бы не выкинул. — Неожиданно Бокию пронзил горящий мыслью взгляд. — Генерал патриот, державник, как бы им самим под японцев не лечь. И коробочка не зря приложена. А ведь это же…
— Предложение нам, — выдохнул Бокий, осененный догадкой. — Мы же признали всякую там Литву, Финляндию и Эстонию, ведь за ними Антанта стоит. Признаем и Сибирь, если тут японцы оружием начали лязгать.
— А он нам и намекает — будете долго воевать, останетесь без Сибири, отсюда же ведь все российское золото и серебро, и до двадцать третьего года мучиться будете. Все ж равно с капиталистами торговать станете, сдохнете ведь, на кровь посмотрите.
— Похоже, ты прав, — задумчиво вздохнул Бокий. — Но как мы убедимся, что докопались до истины…
На станции загремело, стекла задрожали, а одно разлетелось. В комнату хлынули клубы морозного белого воздуха. Дверь чуть ли не слетела с петель, в комнату ворвались дежурившие чекисты.
— Егеря прорвались почти к станции, товарищ Мойзес. С батальон, не меньше. С ними идут японцы, примерно две роты. Бешено атакуют, с гаубиц начали бить. Снаряды чуть ли не в три пуда рвутся.
— А вот тебе и ответ, Глеб. Или ты думаешь, что все случайно? Нет, это он намекает — если не договоримся по-хорошему, то я под японцев лягу, зато они вас пинками вышибут!
— Надо срочно телеграфировать Янеку, он должен быть в курсе…
— И это передать куда надо, — Мойзес проворно сгреб со стола монеты и орден, уложив все в коробочку. — А отправлять придется с Новониколаевска, и то, я думаю, мы там надолго не задержимся.
— Не про то говоришь, товарищ Мойзес. Нам сейчас отсюда рвать когти нужно, а то твой знакомый бешеный пес в клочья порвет. Поехали, Лев, нас давно сани ждут!
Красноярск
Бутылка коньяка была давно выпита, а новой так и не появилось. Денщики быстро прибрали посуду, и теперь «императорский квартет» чаевничал у горячего самовара. Стол был накрыт фарфоровыми чашками, стеклянными вазочками и расписными блюдцами — Ермаков только покачал головой, узрев на столе знакомое варенье из разных ягод. Наверняка Алевтина Михалева постаралась, снабдила свою подружку разными домашними вкусностями. То-то у Ивана рубашка малиной была заляпана.
Константин почти отдыхал — все вопросы и проблемы были отрегулированы, необходимые решения приняты. Как он и рассчитывал, совместно работать с царем и двумя «пришельцами» оказалось сплошным удовольствием — мало того что они единомышленники, он никогда не думал, что может сдружиться с людьми за столь короткое время. Но вообще-то на войне так и бывает — пройдут иной раз сутки, а с человеком спаяешься на десятилетия…
— Костик, ты мне обещал ответить честно на вопрос!
— Обещал, значит, отвечу, Мики! — Ермаков поставил чашку с чаем на блюдце и потянулся за печеньем. Хорошая сдоба, домашняя, в дороге долго хранится. Да и сын любит кусочки таскать.
— Что должно было случиться с моей семьей, если я был бы убит в Мотовилихе?! — Вопрос прозвучал с лязгом затвора, и Константин содрогнулся. Он уже знал, что произошло в это время, но как ответить правду, после которой Михаил Александрович начнет корить себя всю жизнь.
— Ты дал мне слово! — Глаза царя жгли угольями, и Ермаков вздохнул, решив положиться на судьбу.
— После твоей смерти, Мики, жену отпустили в Англию, к сыну. Через десять лет Георгий Михайлович разбился в автокатастрофе, но он никогда не предъявлял своих прав на престол. Жениться он не успел. Ваша жена со временем истратила все, продала ваши ордена и замок в Англии, дожила до глубокой старости и умерла всеми забытая, в нищете. Ваши родственники полностью сторонились ее и сына.
На последних словах Михаил Александрович побледнел, и чуть дрожащими пальцами достал папиросу из коробки. Шмайсер торопливо зажег спичку, дал прикурить венценосному другу. На добрые пять минут воцарилось молчание, которое нарушил тихий голос Фомина:
— Почему большевики ее отпустили? Ведь никого из Романовых, кто попал к ним в лапы, в живых не оставили.
Шмайсер лишь недоуменно пожал плечами, а Михаил побледнел еще больше, хотя казалось, что это невозможно.
— Костя, ты знаешь почему?
Ермаков пожал плечами, но внутри напрягся — сам вид царя, его бледность, пронзили догадкой — а ведь в той статье, что прочитал за месяц до своего исхода сюда, по всей видимости, написали близко к истине.
— Ты говори, не молчи, чего уж, — прозвучал глухой голос Михаила Александровича. — Говори, я хочу, чтобы ты стал моим другом, а потому между нами не должно быть недосказанного.
— Дело в том, что большевики отпустили вашу жену с сыном лишь после того, как в их руках оказались доказательства того, что ни при каких условиях они не смогут претендовать на престол. А иначе бы их просто убили. Ведь так, Михаил Александрович? Эти доказательства имелись?
Царь вздрогнул и утвердительно мотнул головой. Затем сделал характерный жест: «Ты не останавливайся, продолжай».
— Ваша жена написала некое письмо Гучкову, в котором обращалась к нему как к любовнику. И предлагала посмотреть фотографию сына, дабы тот убедился, кто есть настоящий отец. Ведь так, Мики?!
— Так, Костя, — неожиданно отозвался Михаил. — Мне дали прочитать это письмо…
— Как раз после отречения Николая, — перебил Ермаков, всем нутром понимая, что царь будет благодарен, если все расскажет он. Есть вещи, которые обманутому мужу тяжело вспоминать, а чтобы излагать словами…
— Они вас грамотно обкладывали все эти долгие годы. Алексей болен гемофилией, ты, вступив в морганатический брак, потерял право на престол. Революция не была внезапной, ее долго готовили, в том числе и люди из вашего окружения с братом. И нанесли тебе страшный удар — вот потому-то ты не стал императором. Так ведь?
— Да, мне было тогда очень тяжело.
— Ты испугался, что если это станет всем известно, то ты, как монарх, будешь ославлен, еще бы не понимать позора не только мужа и отца, но и императора. Чудовищный стыд, и ты решил его избежать. В тебе победил человек, и ты забыл, что отвечаешь за целую страну, державу. Тогда еще можно было выправить ситуацию, но ты растерялся и не знал как. А эти сволочи ударили тебе в спину. Потом ты простил жену…
— Да, я простил жену, — глухо отозвался Михаил.
— Потому что любил ее. И эта любовь погубила империю! — безжалостно закончил Ермаков. И неожиданно спросил: — Мики, а подумывал ты в Перми, чтобы где-нибудь укрыться, спрятаться. Ведь у тебя было где?
— Да. Мои туземцы меня бы не выдали. Я думал спрятаться или в Кабарде, или у текинцев. В песках Туркмении меня бы не нашли.
