Петр встретил Егора и Бровкина радостно, увидав на Алешкином пальце тоненькое обручальное кольцо, долго поздравлял, от души хлопал по плечам и спине, надарил всякого и разного: деревенек с крепостными крестьянами, четверку гнедых лошадей для парадного выезда, новую австрийскую карету, дорогущих ювелирных украшений для новоявленной Елизаветы де Бровки…
К происшествию с меренгами царь отнесся более чем равнодушно, заявив:
– Мало, что ль, вокруг народа мрет от пищевых отравлений? Да в каждом армейском полку ежемесячно до десяти человек отправляются на небеса! А тут – сырые яйца, понимаешь. Все знают, что их есть небезопасно. Ты уж, Алексашка, не поленись, съезди к князю-кесарю, освободи Фельтена, пока не замучили старика до смерти. Я про него и забыл совсем – за всеми делами и заботами… Вот что я надумал, други мои, слушайте! Пора нам уже приближаться к Европам, перенимать у них всякое полезное, чтобы потом разговаривать было сподручней с ними, с затейниками… Издал я давеча, третьего дня, парочку Указов. В первом я велю производить счисление лет не от Сотворения мира, а от Рождества Христова, а новолетие начинать не с первого сентября, а с первого января. То есть вести счет годам так, как принято в европейских странах…
– Значит, с первого января у нас будет не семь тысяч двести восьмой год, а одна тысяча семисотый? – уточнил Егор.
– Точно, одна тысяча семисотый, круглая цифра! – радостно подтвердил царь. – Вот в эту цифирь круглую мы, соратники, и заложим на берегу балтийском новый город-порт! Ладно, об этом позже переговорим, подробно и вдумчиво… Теперь о втором Указе. В нем я повелел: всенародно праздновать наступление нового года! Не только этого – круглого 1700-го, но и любого другого – приходящего на смену старому. Уяснили? Приказал также я: ели обряжать в игрушки блестящие, ворота украшать сосновыми и еловыми ветками, усердно палить из пушек, пускать китайские «потешные огни»… Одно только не прописал я в том Указе: сколько дней праздновать. Действительно, сколько? Ничего, первый раз отпразднуем, тогда я и определюсь окончательно. Если надо будет, то и приписку соответствующую сделаю в Указе.
Князь-кесарь Федор Юрьевич Ромодановский встретил Егора приветливо: долго выспрашивал о подробностях воинских дел под Дерптом, у истоков Наровы, при обороне Ниеншанца. Хвалил, одобрял, просил передать свои горячие и искренние поздравления чете Бровкиных – маркизу и маркизе де Бровки. Уже ближе к концу разговора он спросил – чуть смущенно:
– Ведь, Александр Данилыч, ко мне ты пожаловал для того, чтобы потолковать об этом старом Фельтене?
– Ты, Федор Юрьевич, всегда был очень прозорлив и догадлив! – утвердительно кивнув кудрявыми локонами своего ярко-оранжевого парика, дипломатично ответил Егор. – Надо поговорить, обязательно…
– Если бы повара взяли твои люди, охранитель, то я про этого старого дурня и не вспоминал бы, – строго и непреклонно улыбнулся князь-кесарь. – Добыча завсегда должна принадлежать тому охотнику, который ее застрелил. А в этом деле за главного-то был – Антон Девиер. Мой человек! – произнес очень веско, снова усмехнулся. – Извини, сэр Александэр, но опоздал ты. Прибрал я Антошку к своим жадным ручонкам. Так что и добыча конечная – моя! Без обид?
– Какие еще обиды? – кисло поморщился Егор. – Все правильно ты говоришь, Федор Юрьевич. Ты первый подсуетился, тебе и карты в руки. Только вот имеется закавыка: Петр Алексеевич приказывает освободить того Фельтена – без промедления!
Теперь – не менее кисло – поморщился Ромодановский:
– Я бы и рад выполнить это царское приказание, да не могу… Преставился раб Божий Фельтен, помер то есть.
– А можно чуть поподробнее? – хмуро попросил Егор. – В том смысле, вдруг повар чего полезного рассказал перед своей смертью?
– Можно и подробнее. Дуболомы приличные – сотрудники мои. Уроды и морды. Они же не могут просто поговорить с человеком. Первым делом клиента вздергивают на дыбу, потом кнутом шкуру старательно обдирают и только после этого начинают вопросы задавать… С одной стороны, дикость страшная. А с другой, отцами так заведено нашими, дедами… Короче говоря, умер старый Фельтен, так и не услышав ни одного вопроса. Ладно, Петру Алексеевичу я потом объясню все лично, при встрече. Повинюсь, он меня и простит, не в первый раз. Жалко только, что мы так и не узнаем теперь правды – про эти меренги, рецепты и яйца несвежие… Ладно, охранитель, будем считать, что между нами, верными слугами царскими, больше нет никаких разногласий. Ведь так?
Егор на словах согласился с князем-кесарем, а вот на душе по-прежнему скребли кошки: больно уж холодными и колючими оставались глаза Ромодановского на протяжении всего этого разговора…
Полторы недели потратил Егор на строгую ревизию своей охранной Службы: подробно и вдумчиво беседовал с сотрудниками, проводил разные тесты и экзамены, раздавал выговора и поощрения. В конце концов, остался доволен: крепкая такая получилась Служба, справная.
А потом и Санька подъехала с детьми, навалились новые заботы – предпраздничные: елки наряжать, запасаться продуктовыми и хмельными деликатесами, доставать китайские «потешные огни», которые сразу после строгого царского Указа стали серьезным дефицитом…
Иван Артемович Бровкин – тесть любимый – подмял под себя всю елочную торговлю на Москве, пригнав из своих деревенек – ярославских да новгородских – многие сотни крестьянских подвод с лесными красавицами да шикарными еловыми и сосновыми лапами, щедро усыпанными шишками.
– Все вам, папенька, неймется! – непонимающе качала головой Санька. – У вас же и так денег – куры не клюют. Разве на этих елках и шишках можно нажить серьезные барыши?
– Ничего ты, доченька любимая, не понимаешь в настоящей коммерции! – лукаво хмыкал Иван Артемович. – Не в деньгах вопрос, а в уважении. Царь только единое слово замолвил, а уже все и исполнено. Вот в чем дело! Понимаешь? Спросит царь, мол: «Кто это всю Москву елками завалил?» А ему и ответят: «Бровкин Иван Артемович, купчина первостатейный!» Подумает про себя царь: «Дельный человек – этот Бровкин! Такому все что угодно можно поручить, никогда не подведет. Правильно, что он сидит на воинских припасах да на хлебной торговле с турками…» Вот примерно так я рассуждаю. Об имени добром, купеческом – заботиться надо всегда и везде. Имя безупречное – залог успешной и прибыльной торговли!
Первого января Петр провел по Красной площади – под громкий бой барабанов – с добрый десяток пеших и конных полков, одетых в парадные мундиры. После этого наступила очередь артиллерии: более двухсот пятидесяти орудий, загодя стянутые к Кремлю, учинили дружную и оглушительную пальбу (холостыми и «потешными» зарядами), которая потом регулярно возобновлялась на протяжении шести дней. Пушкам вторили многочисленные фейерверки, запускаемые из всех зажиточных дворов, а также беспорядочная стрельба из мушкетов и ружей – из дворов попроще. Шесть суток гуляла Белокаменная Москва – как сумасшедшая. Народ радовался и громко приветствовал новый славный обычай…
Царь, счастливо и довольно улыбаясь, везде и всюду появлялся под ручку с Екатериной, которая уже приняла православие и тоже лучилась от умиротворения и счастья. Девушка была вся – с ног до головы – увешана немыслимым количеством ювелирных украшений, сияющих и сверкающих всевозможными каменьями и самоцветами. Приятно и радостно было смотреть на эту влюбленную и гармоничную парочку, ничего не скажешь.
А вот Егору вся эта новогодняя канитель совершенно не нравилась: приходилось делать массу бестолковых визитов, принимать у себя в доме бесконечную вереницу гостей. Положение обязывало: необходимо было «выглядеть» достойно, «соответствовать» своим многочисленным высоким должностям. Постоянная – пять раз на дню – смена одежды, противная тяжесть в желудке – от жирной и сытной пищи, не проходящая головная боль – от регулярного потребления хмельных напитков. Самое обидное, что было и «не сачкануть»: его всегда усаживали на самые почетные места – у всех на виду, чаши и чарки наливали – до самых краев…
На седьмое утро многочисленные глашатаи громко и торжественно объявили – на московских улицах и площадях – о незамедлительном прекращении веселых празднеств и начале серых рабочих буден. Всем ослушавшимся были щедро обещаны: батоги, вырванные ноздри, бессрочная сибирская каторга, прочие – милости…
После завтрака в ворота Егорова дома решительно и настойчиво постучался царский гонец, передал светло-коричневый конверт. В письме Петр приказывал Егору незамедлительно и спешно явиться на расширенный Высший Государственный совет. Саньке – как главной милосердной сестре – также предписывалось почтить своим присутствием сие важное мероприятие.
Глава шестнадцатая
Старинная сокровищница и странное пророчество
