- Если не сдохнешь в лагере, заходи! В качестве "груши" - ты мне понравился.
До начала наступления под Москвой оставалось 10 дней! Там станет полегче! Нам бы только не упустить то преимущество, перед тем 41 годом, не дать замкнуть кольцо блокады вокруг города. Здесь, на участке Тосно-Шапки-Кириши, в Любаньском выступе, решается судьба полутора миллионов человек. Пока две ветки железной дороги у нас в руках, угрозы голода нет. Генерал Евстигнеев постоянно напоминает Ворошилову о ситуации в районе Шапок и Киришей. Есть шанс удержать позиции. Закопались мы глубоко, на Синявинских высотах наша артиллерия, которая своим огнём господствует над местностью. Ворошилов и его зам Говоров освоились, перестали пороть горячку, а целенаправленно укрепляют оборону города.
Немцы не успели начать возню у Шапок: первого декабря наши объявили о начале общего наступления под Москвой, на пять суток раньше, чем это было в той истории. По всей видимости, изменения в ситуации под Ленинградом оказывают такое воздействие. И ещё отличие: до Ростова немцы не дошли. Они форсировали Миус, на 4 дня захватили часть Таганрога, но дальше Самбека не прошли, 1-го декабря первая танковая армия отошла за Миус. У нас тоже есть подвижки: ликвидировали плацдармы финнов на левом берегу Свири. Настроение в войсках поднялось, но причина успехов: распутица и резкое снижение активности авиации немцев, осталась за кадром. Плюс, Ворошилов уехал в Москву, а оттуда на юг. В середине декабря нас сняли с фронта на переформировку.
Почему-то поселили не в разведшколе, а за городом, в Янино, причём разбросали по домам по пять человек, уплотнив колхозников. Старшина тут же стал самым популярным человеком: у него был керосин. Колхоз богатый: молочная ферма, много овощей, разносолов. Одно плохо: много картофельного и свекольного самогона. В первый же вечер, с подачи Председателя, который собрал короткий митинг в клубе, сдвинули столы и устроили застолье в честь защитников Родины. Причём, стервец, утверждал, что выполняет ответственное партийное задание: обеспечивает отдых разведчиков Ленфронта! Ближе к ночи мои кобели разбрелись по всей деревне, хрен найдёшь, кроме тех, кто упал в салат ещё в клубе! Этих разбирали сами женщины, и уводили к себе. Меня тоже попыталась прижать грудью какая-то девица, всё старалась подлить мне самогон, ибо не бывает некрасивых женщин. Но, что-то остановило меня, с ней идти я отказался, и пошёл в отведённую хату. Там хозяйка, пожилая женщина в кацавейке, постелила мне постель, никто из командиров больше не появился. Я проверил взвод: троих не было, остальные были на месте, пьяные, но спали. А утром меня разбудили приехавшие Евстигнеев и новый командующий Говоров. Сыграли "Тревогу". На построение выскочило только 22 человека из 57. Командира роты Захарченко вообще не нашли, его увезли ночевать в Новосергиевку. Командир он был "условный", что-то вроде старшины. Участия в разработке операций никогда не принимал, занимался нашим размещением, снабжением и кормёжкой, но это дело он делал хорошо, в остальные вещи нос не совал, лишним кубиком не давил. Трусоват был, не без того, но не всем же быть героями. Своё дело он знал, никому в роте не мешал. Подвела его, обещанная командованием, "расслабуха" да горилка. Днём, когда он вернулся на розвальнях в Янино, его уже ждало три человека из комендантской роты комфронта. Больше мы его не видели. А на меня свалились его обязанности. Роту пополнили, но уже не курсантами разведшкол, а батальонными и полковыми разведчиками. Численность довели до штатной: 126 человек. Пришлось помотаться по складам, выбивая снаряжение, радиостанции, вооружение. Организовали обучение вновь прибывших. Вечерами, правда, продолжались мелкие пьянки, но не до поросячьего визга, как случилось в первый день. Счетовод, которая в первый день глаз на меня положила, добилась своего. Ко мне подошёл председатель колхоза и сказал, что нашёл помещение под штаб, который "случайно" оказался в её доме. Мне выделили целую комнату: большой начальник! Девчонка оказалась довольно молоденькой, вышла замуж перед самой войной, лодка, на которой служил её муж сигнальщиком, не вернулась из боевого похода в августе. Она окончила техникум перед войной, муж - старшина-сверхсрочник, жить бы да жить, а тут война. За ужином она всё это выложила, а ночью забралась ко мне в кровать, вся дрожа от нетерпения.
- Я - вдовая, мне можно! - сказала она, забирая всё своё. - И я ребёночка хочу.
Оставшиеся пять ночей она использовала на всю катушку. Женщины тонко чувствовали, что после войны всё будет по-другому. Старую жизнь и старые принципы сожрал огненный вихрь. При расставании сухо поцеловала в губы:
- Если вспомнишь и будешь жив, возвращайся. Адрес знаешь.
Мы погрузились в зелёные вагоны: 40 человек 6 лошадей, и через белую снежную мглу медленно поползли к Будогощи. Оттуда пешим маршем через лес в Вишеру, там опять в поезд, потом автомашинами, оставляя по группе в каждой деревне от Крестцов до Бронницы, прибыли на стык Ленинградского и Северо-Западного фронтов. Задача: глубокая разведка восточного берега озера Ильмень до Ловати или Старой Руссы. Третий взвод ведёт разведку в сторону Новгорода: от Мясного Бора влево. Знаменитые места! Сколько тут костей по лесам валяется! И мои кости, пожалуй, будут искать "черные следопыты" в далёких девяностых. Лакомый кусок: планшетка с картой, СВТ с немецким прицелом, самодел, новенький MG-42 с двумя новыми полными коробками, ТТ и "снежный лешак", редкость, на вес золота. Три группы погибли на нейтралке в районе Мясного Бора, повёл группу сам. Удачненько! Взяли толстого жирного подполковника, а на отходе маленький осколок немецкой мины пробил голень, зацепив какой-то нерв. Нога повисла плетью. В группе три человека, двоих не вытащить.
- Уходите, я прикрою.
- Командир, ну его нах этого немца!
- Я приказываю, уходите! Доставить живым!
Разорвал индпакет, сделал восьмёрку, затянул жгутом ногу. Сзади, метрах в трёхстах, немецкие траншеи, оттуда бьют три пулемёта и миномётная батарея. И около роты преследует нашу группу. Подвижности почти нет, опираясь на пулемет, допрыгал до небольшой канавы. Всё, здесь. Даю две короткие по офицеру.
Туман, вместе с дымом последнего боя,
Туман над травой, что растет под тобою,
Туман застилает летящих коней
В высоте, в небесах.
Туман, может быть, это всё только снится,
Но кони над домом твоим, будто птицы,
Летят, отражаясь в распахнутых в небо глазах.
Семь минут отыграл, но сейчас накроют миномётами, опять прыгаю с пулемётом, вместо костыля. Успел отпрыгать метров на двадцать, скатился в старую ячейку. Переждал налёт, и снова короткими по пулемётчикам в траншеях.
