- Конечно, сами, - согласился Седой, убирая телефон. - Главное, и дальше держитесь этой версии. Во всяком случае "Формика" поступит именно так.
Ставя точку на теме, Глеб спросил:
- Вы здесь только за этим? Ну, чтобы я позвонил?
- Нет. Но подумал, что у вас может возникнуть желание сделать звонок, - Седой провел пальцем по шестеренкам, пересчитывая. - Хотя даже он ничего не изменит. Мир продержится недолго. Рано или поздно американская зараза доберется и до нас. Подавляющее большинство тех, кто орут, призывая уничтожить андроидов, сами будут уничтожены. Но у вас есть шанс спастись. Если согласитесь принять участие в проекте.
- И что за проект?
Глеб не собирался соглашаться. Он слышал про Америку, но Америка была далеко.
- Сеть автономных поселений с высоким уровнем защиты. Теоретический резерв.
- Чего?
- Людей. Понимаете, молодой человек, любой Апокалипсис заканчивается одинаково: на смену старому миру приходит новый. Однако и его придется кем-то заселять. И лучше заранее подготовить... рассаду.
Седой позволил себе улыбнуться, но Глебу не было смешно. Он вдруг понял, что все это серьезно и куда серьезнее, чем происходящее на площади и вообще в Анклаве.
- И почему я?
- Лотерея, - ответил Седой. - Просто повезло.
Лежа в землянке в обнимку с винтовкой, Глеб думал о везении и о том, хватит ли его на возвращение в поселок. Знобило. Зудела под повязкой рука.
Оживали воспоминания.
Тогда Седой пропал на пару лет, и Глеб уже начал думать, что примерещился ему тот разговор. И только мир, медленно сходивший с ума, не позволял окончательно поверить в собственное Глеба безумие.
А потом, когда паника вплотную подобралась к городу, Глебу пришло письмо. Белый конверт с логотипом "Формики" и типовой бланк-приказ явиться на пункт сбора. Глеб и явился.
Пешком шел. Наверное, единственный, кто направлялся к центру, а не от центра. Витебск бился в агонии. Кипели яростью пробки и гудели машины машины. Витрины щерились недовыбитыми стеклянными зубами. Спешили люди, волокли мешки и чемоданы. А одна тетка в ситцевом платье и бигудях толкала садовую тачку, доверху груженую пакетами с крупой. За теткой поспешал тощий мужичонка с сумкой-тележкой в одной руке и газетой в другой. Мимо Глеба он прошел на полусогнутых и газетой же заслонившись. Из разбитого окна неслась музыка, а на проспекте Фрунзе горел пятиэтажный дом. Пламя деловито облизывала стены, сквозь разломы в крыше выкатывались клубы едкого дыма. Они сползали на асфальт и зависали над землей бурым душным покрывалом. А люди слишком спешили, чтобы обходить ядовитое облако. Они ныряли, зажимая носы и закрывая рты носовыми платками.
Площадь Победы, зажатая меж двумя мертвыми артериями транспортных магистралей, встретила гулом и вонью задымленного, издыхающего города. А вот фонтаны работали. Струи воды выплетали узоры, мигала подсветка, и безумный старик в черном фраке играл на скрипке.
Хорошо играл.
Рядом стояла девушка в подвенечном платье. Слушала. И пилила вены. Смычок-скальпель. Скальпель-смычок. Синхронное скольжение и розовая вода в каменных чашах.
Эхо донесло грохот взрыва, и Глеб побежал. Он боялся опоздать и навсегда остаться в этом безумии. К ограде, опоясывавшей здание "Формики", пришел взмыленный. На КПП, пока солдатик в мятом хэбэ проверял документы, Глеб пытался отдышаться, из последних сил сдерживая кашель.
Нельзя кашлять. Оставят. Зачем им больные, когда есть целый город здоровых? Любого возьми, пообещай жизнь и он побежит...
Солдатик вернул карту, выдал бэйдж и велел идти по линии. Глеб пошел и вышел на взлетное поле, где дожидались своего часа два десятка тяжелых МИ-46ТС. К ним протянулась вереница машин. Муравьями сновали погрузчики. А круглолицый капрал распределял людей по машинам.
Везучих набралось с сотню. Только везению своему до конца не поверили. И Глеб тоже не верил, даже когда забрался в машину.
А суета как-то сразу и вдруг оборвалась.
Человечек в белой рубашке взмахнул флажками и, придерживая кепку рукой, побежал. По сигналу вертолеты загудели. Винты раскручивались медленно и, набрав обороты, разодрали сгустившийся воздух. Клонилась к земле сизая трава, летел к горизонту одуванчиковый пух. Глеб сидел на ящиках и обеими руками цеплялся за ремни. Когда туша машины вздрогнула и оторвалась от земли, Глеб все-таки раскашлялся. И соседка - женщина неопределенного возраста, с марлевой повязкой на лице - отодвинулась.
Вертолеты же выстроились журавлиным косяком и легли на курс. Глеб прилип к иллюминатору. Земля, расчерченная зелеными и желтыми квадратами, была опутана паутиной дорог и продавлена тысячетонными тушами городов. А потом все вдруг исчезло, растворившись в мути облаков. И появилось вновь лишь через пару часов, когда вертолеты пошли на снижение.
Бурое одеяло болот приближалось. И вот оно уже не бурое. Лиловое. Белое. Темно-зеленое в полосах ельников. Синими осколками стекла - озера. И черными пятнами - гари.
Садились на месте старых торфоразработок. Тяжелые машины увязали в земле, как стрекозы в меду, и возмущенно скрежетали, до последнего не желая глушить моторы. Вал воздуха сдувал серую пыль и комки мха, заставлял пригибаться к земле.
Люди выгрузились. Не все - десятка два. Вертолеты поднялись в воздух, и с небес вместо дождя долго сыпалась сухая земляная крошка.
Шли два дня. С непривычки было тяжело. Проваливались в моховую муть ноги и увязали, приходилось вытаскивать, делать шаг и снова, увязнув, тащить, носком придерживая съезжающий сапог. За Глебом шла та самая девица с марлевой повязкой на лице и вздыхала, с каждым шагом все громче. А к концу дня вздохи сменились стонами.
Потом девица и вовсе рухнула ничком на желтую кочку. Она лежала, не реагируя на уговоры, и выглядела мертвой. Тогда Глеб просто перетянул ее посохом, а когда вскочила, указал на тропу.
- Я не смогу! - взвизгнула девица, размазывая по лицу грязь и слезы. - Не смогу я!
- Сможешь, - ответил Глеб. - Подъем и копытцами на раз-два-три-четыре. Можно и раз-два, раз-два, левой-правой. А не то Масленица придет и фьють...
Он и рюкзак забрал, понадеялся, что отдаст на ближайшем привале, а вышло волочить до самого поселка. Чувство гордости за собственное благородство быстро сменилось раздражением.
Довыделывался, Ланселот несчастный. Терпи.
