Стоит подумать хорошенько над данной проблемой, как говорили в советское время — посоветоваться с товарищами и посмотреть на ход событий. Может быть, помочь англичанам за плюшки?! Вот только какие они могут дать — непонятно. Да и кинут островитяне — нет к ним доверия, вон Катька куда то делась со своим ублюдком. Найти и придавить обоих, вот тогда наступит благодать полнейшая — никаких тебе претендентов на роль монарха, сплошное благолепие».
Иван Антонович прикрыл глаза, просчитывая последствия, что может принести бегство дражайшей Екатерины Алексеевны. В принципе ничего серьезного не выходило — бывшая немецкая принцесса Ангальт-Цербстская никаких династических прав на российский престол не имела. А как только будет завтра в столице оглашен манифест о порядке престолонаследия его родных братьев, которых он таковыми не считал, то ее номер станет даже не шестым, а последним!
Другое дело бывший цесаревич Павел Петрович — кандидат вполне реальный, если бы не одно но…
«За ним нет гвардии, вообще не будет в России никакой силы, кроме недовольной новым императором в моем лице небольшой части аристократии. Но надо приложить все усилия, чтобы провести реформы в полном объеме, и тогда любые притязания Павла станут бесплодной фикцией. Кроме того, парня можно ославить на всю Европу незаконнорожденным ублюдком, найти его настоящего папашу Салтыкова.
Кузен Фридрих, конечно, будет против, но так это блюдо можно подавать к столу под разными соусами. Так что Павла из Голштинии коленом под тощий зад пнут в два счета, вместе со шлюхой-матерью. Претенденты на голштинский трон есть, вроде в Ревеле один сидит, которому можно силой помочь со временем. А можно золотишка отвесить по весу курвенка, ему и свернут тонкую шейку. И маме что-нибудь удумать, типа свинцовых пилюль, так вообще все сложится, как нельзя лучше.
Замечательно! Но зато…
А ведь это мысль!
Зачем врага убивать как в «лихие 90-е», если его можно использовать к полной нашей выгоде!. А ведь у меня есть не только что предложить для торга, но потом маменьку с сыночком потом капитально кинуть, если взбрыкнут хоть малость. Баба она очень умная, но одно дело смотреть с престола монархом, и совсем иное вдовствующей герцогиней голштинской. Екатерина свет Алексеевна там никаких прав на трон не имеет. Ее голос никто учитывать не будет, и она может быть выброшена из Киля в любую минуту, как кусок обоссанной котами тряпки!»
Иван Антонович соскочил с кресла — мысль его захватила целиком. Еще бы — внешнеполитический курс России выламывался из исторической канвы полностью, появилась прекрасная возможность не допустить усиления Пруссии и объединения Германии во «второй рейх» в будущем. Причем даже в самой отдаленной перспективе.
Более того, если все удастся проделать правильно, то столько гадостей можно будет наделать «добрым соседушкам», то они вовек не отмоются, и дышать начнут через раз.
— Оп-па на, поторопился ты, Иоанн Антонович, с «заказом», лишь бы не кончили сучку с курвенком, они еще мне в раскладе пригодятся, когда карты пасьянса раскидаем на европейском сукне, — Никритин заходил в раздумьях, говоря себе под нос. Горезин с вытаращенными глазами смотрел на него, и гвардеец, хоть и мычал от боли, но смотрел на императора с удивлением, в котором явственно проглядывался и страх.
Лишь здоровяк Прохор молча стоял, улыбаясь и тупо ожидая приказа, поигрывая кнутом.
— Отлично, вот такой подляны от меня ни цезарцы, ни кузен Фридрих не ожидают — а я им через восемь лет всю малину обгажу! Узнают, что такое есть русское западло!
Иван Антонович потер руки и сморщился от боли — задел пострадавший обрубок. Опомнился, окинул взглядом темное помещение и сообразил, что здесь происходит. С веселой улыбкой подошел к висящему на дыбе гвардейцу и заговорил:
— Давай так с тобой мы сделаем, дружок мой резиновый. Ты висишь на дыбе дальше — и эта пьеса будет продолжаться бесконечно долго. Но в нее будут добавлены новые участники. Порфирий Степанович, но что это за безобразие такое происходит, я вас спрашиваю?
— Я тут, ваше императорское величество, — Горезин склонился в поклоне, не в силах понять, что от него требует государь. А потому усердие из него било ключом.
— Рот ты ему заткнул, молодец — под его мычание мне интересные мысли пришли. Так что Прохор постегай эту тварь, чтоб обгадилась и обмочилась — а то сухой стоит… Нет, пока не нужно, не хочу вонь вдыхать. Я ведь, господин гвардеец, в камере восемь лет провел — вонь надоела до ужаса, к стене на цепь приковывали, били порой. А я казни лютые своим обидчикам придумывал, благо времени было много. Обида меня грызла — как смеет всякое дерьмо меня избивать, а я ответить не могу. Вот и настало времечко старые счеты свести! И ты первый мне и ответишь…
От удара в брюшину Лавров захрипел, задергался на дыбе, Иоанн Антонович еще раз врезал ему десницей, потер кулак о мундир. Задумчиво посмотрел на хрипящего убийцу и снова уселся в кресло.
— Порфирий Степанович, как же так — театр у нас есть, подмостки готовы, режиссер в наличии, группа его подобрана. Неладно, что из актеров только главный герой в одиночку на дыбе висит. А потому здесь родителей его не хватает, братьев и сестричек, женушки и деток нет. Так что будь любезен всю труппу собрать уже в Петербурге — я тебе для театра один из бастионов Петропавловской крепости отведу. Камер там на всех хватит, пусть пользуются моим гостеприимством. Жаль только, что недолго это будет, хотелось бы на глазах этого урода, его родственников по одному как куриц разделывать и потрошить каждый день.
Иоанн Антонович с самой радостной улыбкой на лице, постаравшись придать плотоядный вид и легкое безумие в глазах, посмотрел на гвардейца — тот стал смертельно бледным.
— Вот видишь, Порфирий Степанович, есть у него родственники. И хочется мне спросить, а оный убийца о них думал, когда меня зарезать попытался?! Нет?! Тогда он полный болван, причем законченный. А ведь месть блюдо, которое вкушают исключительно холодным. Нельзя тут торопиться, спешка очень вредна!
А потому…
Иоанн Антонович легко поднялся с кресла и подошел к Лаврову, взяв того пальцами за подбородок. Крепко сдавил — узник замычал от боли, с ужасом на него смотря.
— Если не хочешь лютой смерти для своих родичей, то отвечать будешь на все мои вопросы! Весь вывернись на изнанку — этим их спасешь от мучений. А нет так нет — не очень то и хотелось. Но на твоих глазах их всех замучают — и ты все это видеть будешь! Все их хрипы, стоны услышишь, как и проклятия, что ты весь род погубил! Я ведь, тварь, с тобой не шучу — так оно и будет! Прикажу всех растерзать, падлюка, на кусочки малые! Чтоб от боли зашлись, чтоб о смерти умоляли!
Иоанн Антонович еще раз ударил в брюшину, посмотрел в глаза дергающегося на дыбе подвешенного гвардейца. И заговорил ласковым тоном, видя, как от его слов смертельная белизна покрывает лицо убийцы, которого он уже за человека не принимал. Так, труп висит, но пока еще живой и говорить способен.
— Сейчас ты кивнешь мне, если согласен рассказать все без утайки. Или не кивай — тогда я уйду! И тебя ни о чем спрашивать не будут. Даже пытать не станут — более того, казни не будет. Но ты будешь смотреть, как каждый день мучаются твои родные и близкие, как они умирают на твоих глазах. И будешь слышать их проклятия.
И не оправдаешься ничем…
Да и не сможешь — за те пакостные слова, что ты час назад сказал, тебе язык обязательно отрежут. Казню я тебя с другими заговорщиками, это да — такой пример других остановит! Вот только способа пока не придумал — надеюсь, что народ на площади проникнется. Но зато своим родичам жизнь спасешь — в Сибири пусть и холодно, но там выжить можно. Сошлю их просто на вечное поселение, что неповадно было.
Иван Антонович вздохнул, усмехнулся, глядя на помертвевшие от ужаса глаза гвардейца, и скучающим голосом произнес:
— Так что? Кивнешь или мне уходить?!
Глава 6
Санкт-Петербург
Генерал-прокурор Сената
