посреди него, стоящих на речной набережной. Это я и генерал Соколов. Салем, стоило ему проснуться (и отойти от того, как мы интерпретировали его приказ о наведении порядка), отправил нас встречать некую крайне важную персону, что обещала прибыть в Ронию, как только стихнут звуки выстрелов. Жаль, что комендант не раскрыл подробностей о личности столь важного гостя, ибо я просто сгораю от нетерпения узнать, кто же будет столь безумен, что согласится приехать сюда, в страну, которая только что была отброшена в каменный век. И самое главное, зачем этот человек Салему.
— Если комендант не сказал, кого именно мы встречаем, значит, знай мы его, мы бы отказались, — как будто бы в завершение моих мыслей заключил Соколов, зажигая смехотворно тонкую, для столь грузного и статного мужчины, сигарету.
— А разве у нас есть возможность отказаться выполнять приказ?
— Как мы недавно выяснили, у вас, рыцарей, нет, — язвительно произнёс генерал, выпустив первый клуб отвратительно пахучего дыма, — а лично я волен сказать «нет». Скажи, зачем ты вообще поддержал этого сопляка с по-детски наивными взглядами на жизнь?
— Поставь себя на его место. Конечно, только дурак, будучи в трезвом уме, мог согласиться стать главной мишенью для всех тех камней, которые могут полететь в наш режим. Но я не вижу дурака в Салеме. Наивного мечтателя — да, его трудно не заметить. Но в этой мечтательности и есть то, что может спасти даже столь безвыходную ситуацию, в которой мы все оказались. Ибо его решения не будут продиктованы скупостью или страхом, а потому будут разительно отличаться от решений всей остальной хунты.
— Может, ты и прав. Но почему бы нам просто не следовать во всём внутренней политике Ордена и обойтись без ставок на сомнительных кандидатов?
— Ну, иногда стоит играть ва-банк, чтобы в перспективе получить столько денег, что больше никогда не придётся играть в принципе. Тем более у Ордена полно своих сложностей, и он не будет решать за нас наши. По существу, Карнима интересуют лишь ресурсы, доступ к океану да поля. А потому мы сами по себе, и за каждую нашу ошибку комендант отвечает своей головой. Хотя бы поэтому стоит дать ему шанс самостоятельно участвовать в решении государственных проблем. Это будет честно.
— Всё равно я считаю это большой ошибкой. Но раз уж окунулся в омут, то надо нырять с головой. Паршивая овца среди нас, ох паршивая!
Генерал усмехнулся, докурил свою малюсенькую сигаретку и выбросил её прямиком в канал. Затем он достал из кармана окрашенную всеми цветами радуги пачку с аляпистой надписью «Tod-Damen» и выудил из неё ещё одну тонкую папиросу, которая тут же оказалась у него в зубах. Убрав пачку обратно в карман, Соколов, с лёгкой ноткой горечи в голосе, добавил:
— Но мы, знаешь, не лучше. Это же наша идея была устроить бойню, чтобы сразу пресечь все противоречия.
— Тем не менее с поставленной задачей мы справились. Комендант сказал обезопасить город — мы обезопасили, методы волновать никого не должны. Тем более это было необходимое дополнение к приказу, которое, как можно заметить, хорошо сработало. Остальное — головная боль Салема.
— Разве не ты его только что жалел?
— Я лишь говорил, что нам стоит дать ему свободу выбора своей судьбы. Я не говорил, что с него нужно убирать ответственность за этот выбор.
Генерал усмехнулся:
— Крайне интересная философия для военного преступника.
— У кодекса Ордена много ограничений. Но также немало и лазеек. Ты обязан подчиняться приказам, но даже вне их любое твоё действие — это ответственность твоего командира. То есть если рыцарь грабит, убивает и насилует, то согласно кодексу это делает не он, а его начальник.
— А разве он вообще может грабить и насиловать? Мне казалось, вы против таких вещей. Ты, кажется, сам не так давно говорил мне, что мародёрство неприемлемо.
— Для низших чинов — да. По многим причинам: от дисциплины и до сохранения образа высокодуховной элиты. Но на самом деле кодекс и честь никак не мешают удовлетворять все свои животные потребности, благо мало рыцарей вообще читали кодекс, на котором они клялись верности, и ещё меньшее количество знает, как на самом деле работают его правила. А потому простым солдатам можно говорить что угодно по поводу правил поведения, и они всё равно будут в них свято верить.
— И что все командиры рыцарей такие гнилые внутри?
— Гнилые? Я тебя умоляю. Все мы такие же обычные люди, с такими же обычными потребностями, особо обостряющимися в тяжёлые времена. Однако мы вынуждены, как и любой другой правящий класс, сохранять имидж чистоты и непорочности. Крайне старая история, возможно, такая же старая, как государства, но я не вижу в ней ничего плохого. Всё лучше, чем хаос безвластия и безумство масс.
— Ладно, может, в чём-то ты и прав. Пока мы наверху пищевой цепочки, грех не пользоваться теми возможностями, что даёт жизнь. По крайней мере до тех пор, когда наши деяния не коснуться нас самих.
— Это несколько не в тему, но за всё наше продолжительное знакомство я никак не могу понять и всё хочу спросить. Почему ты куришь дамские папиросы?
Соколова явно застал врасплох мой вопрос, на его испещрённом маленькими морщинками лице проскочила тревога, словно бы я задел его за живое. Впрочем, уже через пару мгновений к нему вернулось обычное спокойствие, и, слегка подумав, он ответил:
— Моя жена такие курила. Как её не стало, я к ним тоже пристрастился.
— Ох, прими мои соболезнования!
— Если соболезнования могли бы что-то изменить, принял бы, а так, оставь себе. Я уж смирился с тем, что её не стало, так что расслабься. Иронично, но умерла она от рака лёгких, а меня эта штука всё не берёт. Хотя хотелось бы отправиться вместе с ней, но не могу я пока прощаться с жизнью, у меня же ещё дочь есть, ради неё всё ещё и живу. Она такая умница, прилежная, послушная, учится хорошо, не то что я в её годы, ибо тем ещё оборванцем был.
Тут мимо нас по каналу, в сторону залива, проплыло два тела, отзвуки вчерашней бойни. Распухшие и посиневшие мертвецы сильно выделялись на фоне чёрной, мутной воды канала и сразу притянули к себе наш взгляд. Мы оба резко остановились, как вкопанные, не в силах продолжить разговор. Однако вскоре трупы скрылись из
