Полугусеничный мотоцикл-вездеходик, натужно подвывая, поволок по широкому проходу меж камней тяжелый прицеп. Опрокинул и раздавил по пути пару чаш. И вы-ы-ытянул из-за глыб «гроб» Хранителей.
Бурцев заглушил мотор. «Атоммине» должна остаться здесь. В этом времени, в этом месте. И не просто остаться.
– Бурангул, давай свой колчан!
Юзбаши отдал. Бурцев вытряхнул стрелы, вытащил взрыватель с часовым механизмом. «Будильник» для германского чудо-оружия… Сколько там выставлено времени-то? Четыре минуты? Сойдет. Успеют убраться. А не успеют – так лучше уж очутиться в эпицентре ядерного взрыва, чем в камере допросов по коридору направо.
Он вставил запал в гнездо соединительной трубки на крышке атомного «гроба». Взрыватель вошел легко, вкрутился быстро. Слава богу, ни Мункыз, ни булава Гаврилы не повредили резьбу. Щелкнул фиксатор. Ага… назад уже никак. Назад не выкрутишь. И не надо!
Бурцев сорвал красный предохранительный колпачок. Запустил часовой механизм. Дрогнула, сдвинулась с места секундная стрелка. Скоро оживет и минутная. А без предохранителя любая попытка остановить ее ход и обезвредить ядерный заряд лишь вызовет преждевременную детонацию.
«Атоммине» теперь не поддается разминированию. Отсчет пошел. Бурцев побежал. Назад – к платц-башне.
Прощай, центральный хронобункер СС! Гореть тебе атомным пламенем со всеми коридорами, тоннелями и допросными камерами. Ровно через четыре минуты гореть… Нет, уже меньше!
– Сыма Цзян, заклинание перехода!
– Твоя башня? – уточнил китаец.
– Да, Сема, моя башня!
Шлюссель-менш в роли шлюссель-башни – часть вторая… В принципе, поработать башней сейчас могла бы и Аделаидка, и Ядвига. Тоже ведь «шлюссели». Но пусть уж лучше не отвлекаются девочки. Одна вон еще не пришла в себя, вторая успокаивает…
В запертые изнутри ворота, в бронированную дверцу с закрученным до упора поворотным кольцом уже стучали приклады.
Сыма Цзян бормотал заклинание.
Откуда-то из-под ног заструилось багровое колдовское сияние.
Магия платц-башни просыпалась снова.
Ну, а дальше? Цайт-прыжок забросит их туда, куда пожелает шлюссель-менш. И в «когда» он пожелает. Бурцев пытался разобраться со своими желаниями. В первый раз было легче. В первый раз шлюссель-менш точно знал, куда и в какое «когда» он хочет попасть. Достаточно было представить Аделаидку – и пожалуйте в хронобункер СС. А сейчас… Что? Что сейчас?
Опять Иерусалим? Венеция? Псковская балво-хвальская башня? Дерпт? Кульм? Священный лес прусских вайделотов? Взгужевежа? Безымянная башня перехода на Силезской дороге беженцев, с развалин которой Бурцев начал свой путь в прошлом? Или попробовать что-нибудь новенькое? А век? А год? Думай, шлюссель-менш, думай! Точные мысленные координаты – вот что от тебя требуется.
Арийская магия уже окутывала их зыбкой пеленой цвета крови. Стародавнее колдовство в последний раз ткало свой чародейский кокон. Кокон перехода.
А рядом отсчитывал секунды часовой механизм «атоммине».
И надрывалась сирена.
Но в ворота и в дверь почему-то больше не ломились. Будут взрывать?
Шипение… Сверху… Бурцев поднял голову. Из-под потолка – из маленьких отдушин валили клубы… Пара? Да нет, конечно же, нет!
Газ!
Вот о чем он не подумал. А ведь мог бы! Однажды в Венеции их так уже подловили. Напустили усыпляющей дряни – и взяли голыми руками. Здесь, правда, пространства побольше. Пока еще наполнится весь бункер…
Бункер наполнялся быстро. В багровом сиянии пробудившейся магии газовое облако, струящееся, расползающееся по бетонной коробке, было заметно особенно хорошо. И выглядело весьма зловеще.
Зрелище это мешало сосредоточиться, сбивало с мысли. Вся предыдущая концентрация – коту под хвост. Но если шлюссель-менш не задаст координаты перехода, куда их занесет древнее колдовство?
Бурцев попытался собраться. Не вышло. Думалось совсем о другом. Чем фашики хотят их заставить дышать в этот раз? Опять усыпляющей дрянью? Или травят ипритом? Чтоб уж наверняка…
А красноватая газовая муть все оседала сверху смертоносным туманом. Магический кокон почти сформировался. Почти… А вдруг они не успеют? Вдруг надышатся прежде, чем… Вдруг в путешествие через время и пространство отправятся лишь их трупы? Или переход сорвется и трупы останутся здесь – дожидаться ядерного взрыва?
– Сесть! – приказал Бурцев. – Лечь!
Поближе к полу, подальше от потолка. Так они выиграют хотя бы доли секунды.
– Вдохнуть глубоко!– Вдохнули.
– Теперь – не дышать! ЭТИМ – не дышать!
И – сам задержал дыхание. И привлек к себе Аделаиду. И широкой ладонью закрыл лицо дочери Лешко Белого. И рот, и нос. Прижал крепко, чтоб не вырвалась, не вдохнула…
Не вдохнуть! Только бы не вдохнуть…
Потерпи, милая…
Аделаида дернулась. Бурцев сгреб жену в охапку – нельзя сейчас трепыхаться, нельзя тратить драгоценный кислород. Одной рукой держал. Другой гладил – нежно, успокаивающе.
И задавал…
Потерпи, родная!
Координаты…
От недостатка кислорода перед глазами плыли радужные пятна.
Перехода.
Не-вы-шло!
Пятна смешивались с колдовской дымкой. Краснота вокруг становилась нестерпимой. Даже закрыв глаза, он видел ее. В такт сердцебиению пульсировал магический кокон перехода.
«Не дышать! Не дышать!» – мысленно приказывал он кому-то. Себе, наверное. И больше уже не был способен ни на что.
А нужно думать о чем-то еще… о чем? Переход… Цайт-прыжок… Нужно сосредоточиться. Но мысли скакали обезумевшим табуном. Невнятные, отрывочные образы сюрреалистическим калейдоскопом мельтешили перед внутренним взором. Образы не держались долго. Распадались, расплывались.
Гулким колоколом стучало в барабанные перепонки. В клочья рвались легкие. Что-то давило, распирало изнутри, закладывая уши и нос. Воздуха! Воздух! Дух… Дых…
Аделаидка перестала биться в его руках. Аделаидка затихла. Неужели? Он? Ее? Сам?..
Зачем-то его рука на ее лице. Так надо. Почему-то. Он забыл, почему делал это, но делал. Машинально. Бездумно.
Кто-то всхрапнул рядом. И кто-то еще. Или это он сам?
Рука держала… Что? Для чего? Сознание неумолимо ускользало, как ускользает поутру яркий и такой, казалось бы, отчетливый сон.
Рука разжалась…
Откуда-то из глубин, из потаенных недр памяти невесть к чему всплыл кусок, отрывок, клочок воспоминания. Неоскинхеды. Нижний парк. Колдовское сияние. Он разбивает резиновой дубинкой малую башню перехода. Шлюссель-башню. Башня разлетается вдребезги. И переход – магический переход в прошлое завершается сразу, мгновенно. Сиюсекундно.
А когда сломается он? Когда сломается шлюссель-менш? Тогда что? Тогда как?
Потом красноты не стало. Стало темно. Непроглядно темно. Тем-но-та!
Милосердный обморок прекращал его мучения. Или то был уже не обморок? Или то было начало конца?
Бурцев потерял сознание.
Шлем с него сняли. И кто-то нещадно бил по щекам. От хлестких ударов горела кожа. В голове гудело. А он жадно ловил ртом воздух. И не желал открывать глаза, пока не надышится вволю. Хорош-ш-шо! Потом… Потом вдруг стало плохо. Он вспомнил…
– Аделаида?!
Глаза распахнулись сами.
Было все еще темно. Но темнота другая. Ночная, подсвеченная звездами и молочно-желтой луной. Света хватало, чтобы увидеть…
Малопольская княжна Агделайда Краковская сидела рядом. Живая! Невредимая!
Вот она, его Аделаидка! Кутается в тевтонский плащ. Заглядывает ему в лицо. В блестящих глазах – огоньки надежды. На губах – улыбка.
Бурцеву залепили еще одну звонкую пощечину. Голова дернулась.
– Да хватит же! – взвизгнула княжна.
Бурцев перехватил руку бьющего. Блин! Это Джеймс Банд лупит его почем зря.
– Чего дерешься, брави?
– Ага, очухался-таки! – удовлетворенно хмыкнул папский шпион. – Наконец-то! А мы уж думали, ты колдовского дыма надышался.
– Не-е-е, – слабо улыбнулся Бурцев.
– Вот и я говорю «не-е-е». Рановато тебе загибаться, русич! Должок за тобой. Ты мне еще о Хранителях Гроба расскажешь и грамотки их прочесть поможешь.
– Расскажу, брави, помогу. Только позже. Все – позже.
Аделаида отпихнула Джеймса, повалилась на Бурцева. И – заревела в голос.
– Ну вот, опять, – нежно проговорил он. – Куда же мы без слез-то, а?!
– А-а-а… – тихонько подвывала княжеская дочка.
– Воевода очнулся! – басом прогудел Гаврила.
– Василь! – В поле зрения появился Дмитрий.
– Вацлав! – и Освальд, и Ядвига.
– Вацалав! – и юзбаши Бурангул.
– Васлав! – и китайский мудрец Сыма Цзян.
– Каид! Василий-Вацлав! – и Хабибулла.
Молча подошли дядька Адам и Збыслав…
Народ обступал плотной живой стеной. Улыбались, гомонили, хлопали по плечу. Все были тут, все были в сборе. Все живы-здоровы.
А Бурцев осматривался потихоньку.
