Тот, увидев «желтый пропуск» с печатью Рейхсканцелярии и личную подпись Адольфа Гитлера, застыл на месте. Жандарм знал, что такого рода пропуска выписываются персонально по личному распоряжению фюрера. Его носителю даются невероятно большие полномочия. Левый глаз жандарма задергался в нервном тике. Лоснящаяся физиономия моментально покрылась пятнами. Ладони вспотели.
— Я… я… — заикаясь, проговорил он, — не знал, кто вы. — Извините, господин подполковник, — жандарм вытянулся в струнку. Следовавшие с ним солдаты отступили в испуге назад. Офицер СД, вытянув шею, щурясь, посмотрел на открытое удостоверение Ольбрихта и от удивления разинул рот, затем откинулся назад, словно его укусила ядовитая змея. На его лице застыл страх. Он что-то пролепетал своим подчиненным, махнув им рукой и, быстро покинул ресторан.
— Разрешите идти, господин подполковник, — умоляюще, набравшись смелости, произнес военный жандарм. Его глаза бегали и не смотрели на Ольбрихта.
— Не попадайтесь мне больше на глаза, майор, — гневно произнес Франц. — И передайте своим по команде, что этот ресторан мое излюбленное место отдыха. Если вы или другие службы на десять метров подойдут сюда или ко мне или к моим друзьям, то они будут иметь бледный вид и возможно холодные ноги, попав на Восточный фронт. Там очень не достает такого тухлого пушечного мяса. Вы меня поняли, майор?
— Так точно, господин подполковник, — майор щелкнул каблуками.
Франц не ожидал такой бурной реакции полиции на свой пропуск в Рейхсканцелярию. Это его раззадорило.
— А теперь убирайся вон из ресторана, болван, — уже с усмешкой произнес он. Здесь отдыхают фронтовики. Им завтра придется умирать за Отечество, а ты здесь своим присутствием портишь им воздух.
— Да-да-да… Есть, — скороговоркой пролепетал полицейский и, пятясь под свист и хлопки фронтовиков, восхищенных действиями бравого подполковника, удалился со своей командой прочь.
— Здорово вы их отшили, подполковник, — не теряя самообладания, восхитился поступком Ольбрихта майор. — Что вы им показали? Полиция в панике убежала от вас.
— Это вроде пропуска к вашему товарищу Сталину, подписанному им собственноручно, — улыбнулся Франц Ольбрихт.
— Да, серьезный документ. Вы нам о нем позже расскажите. Предлагаю по этому случаю выпить водки. Не возражаете, господин подполковник?…
— Я не пью шнапс. У меня от него болит голова. Но вам, господин майор, я закажу бутылку шнапса. Вы, фрейлин, что будете пить? — Франц легко коснулся руки девушки.
— Я…? — Инга отстранила руку, недоуменно посмотрела на Ольбрихта. — Пожалуй, я тоже выпью водки. Нет, лучше закажите шампанского, господин подполковник, кажется сто лет его не пила.
— Вы очень юны, фрейлин, — улыбнулся Франц, — у вас все еще впереди. — Официант, — позвал он проходившую мимо сотрудницу ресторана, щелкнув пальцами, — подойдите сюда.
Когда принесли заказ, беседа за столом постепенно приобрела оживленный характер. Говорили обо всем, но только не о служебных делах. Затем танцевали. Подвыпивший майор – с молоденькой рыжей девушкой, стоявшей у барной стойки и переходившей из рук в руки немецких офицеров как красное профсоюзное знамя, а подполковник Ольбрихт – с Ингой. Из граммофона лилась лирическая песня в исполнении Руди Шурике.
— Спасибо вам, — тихо произнесла девушка, прильнув к плечу танкиста.
— За что спасибо?
— Вы превосходно справились с военным патрулем. За это спасибо.
— Мне приятно, что я был вам полезен. Больше эти болваны здесь не появятся. Будьте спокойны.
Инга не продолжила разговор, она наслаждалась танцем. Лишь в конце мелодии она отстранилась от плеча офицера, посмотрела ему в глаза, спросила: — Скажите, Франц, вы любили друг друга?
Франц вздрогнул, он понял вопрос. — Да. Это самое яркое и незабываемое событие в моей жизни. Я никогда не испытывал таких сильных чувств. Я был счастлив те три дня. Не могу поверить, что Вера и Златовласка остались в живых. У меня появился новый стимул к жизни. Я готов…
— Молчите, об этом потом… Вы не передали нам пленку.
— Пленку? Ах да, пленку. Ее у меня нет с собой. Подвергать вас и себя риску я не имею права.
— Согласна. Тогда где и когда?
— Завтра я еду в командировку в один из концентрационных лагерей. Предлагаю вам поехать со мной.
— Нет! — не раздумывая, наотрез отказалась Инга. — Это самое плохое, что может предложить офицер девушке. Это очень страшно, — глаза разведчицы сузились, лицо заострилось, побледнело. Она с неприязнью добавила: — Танец закончен, господин подполковник. Пойдемте к столу, — но тут, же спохватилась. — Извините, Франц, за мою несдержанность. У меня разболелась голова. Майор Иоганн Шлинк с удовольствием с вами поедет и составит вам компанию.
— Майор Шлинк…? — задумался офицер, — да, майор Шлинк, поедет. Ему по службе положено все знать и все видеть. Пойдемте, Инга, к столу. Вообще пора уходить. Уже поздно…
Ночью Инга долго крутилась в холодной постели и не могла уснуть. Нахлынувшие воспоминания о матери, о ее случайной гибели, во время облавы, когда немцы пришли в Ригу, о старшем брате, пропавшем без вести – не давали ей покоя. Об этом ей рассказали в управлении НКВД, куда она была вызвана на собеседование в начале войны, она в то время окончила первый курс университета. Неожиданный разговор с подполковником Ольбрихтом о лагере смерти всколыхнул ее память, разбередил личные душевные раны…
А в это время майор Иоганн Шлинк, он же майор Киселев, изрядно подвыпивший, развлекался в своем номере с официанткой Эльзой. Девушка долго не сопротивлялась. Она была кротка и неумела. Но по настоянию офицера, она чтила законы, утвердившиеся в Рейхе, старалась удовлетворить его любые фантазии. Майор, вожделенно ухватившись за ее молодые крепкие груди, при каждом сближении кряхтел и приговаривал: — Вот тебе, немецкая кобылка… вот тебе… вот тебе…
Девушка, закусив губу, чтобы не стонать, ей было не столько приятно сколько неудобно и больно, офицер поставил ее в коленно-локтевую позу, старательными движениями помогала ему получить удовольствие. Так делала ее мать в постели во время близости со случайно познакомившимися фронтовиками, когда те заходили к ним домой. Эльза, тайком, затаив дыхание, чтобы ее не услышали, иногда наблюдала за сценой соития через неплотно закрытую дверь и хорошо впитала незатейливые приемы секса.
Когда майор Шлинк застонал и отвалился от нее, она полежала немного рядом, тяжело дыша, затем бархатистым голосом спросила: — Мы еще будем?
Довольный, разомлевший майор произнес какие-то гортанные утвердительные звуки, но вспомнив, что завтра в девять утра, а вернее уже сегодня, за ним заедет подполковник Ольбрихт и они отправятся в Тюрингию осматривать лагерь смерти Бухенвальд, он с сожалением ответил: — На сегодня хватит. Беги, детка, домой. Небось, мамка тебя заждалась. Я еще покурю и спать, — и с удовольствием шлепнул девушку по выпуклой попке. — Ох, хороша, кобылка. Хороша.
Эльза засмеялась, ей была приятна похвала мужественного еще не старого офицера. Она легко соскочила с широкой измятой постели, потянулась ввысь, повертелась перед его глазами, без стыда выставив напоказ свое стройное, изумительно белое тело, мол, смотри, господин офицер и запоминай. — А завтра к вам можно зайти? — весело спросила она, перестав вертеться.
— Завтра? — переспросил майор, заглядевшись на ее изгибы и выпуклости, на ее рыжие волосы, сверкающие радостные глаза. — Нет, завтра нельзя. Но дня через три я тебя буду ждать…
Эльзу удовлетворил ответ офицера. Она не спеша оделась, заколола собранные густые огненно-рыжие волосы и с нескрываемой теплотой посмотрела на лежавшего Шлинке, который ждал ее ухода.
— Ну, я побежала? — как бы прося разрешение, произнесла она и опустила длинные, но бесцветные ресницы. Она ждала, что приглянувшийся ей офицер-фронтовик подойдет и поцелует ее на прощание. Но этого не произошло. Майор только формально поинтересовался:
— Дойдешь, не страшно?
— Я живу на соседней улице, здесь рядом.
— Ну, тогда беги, — майор сразу отвернулся от девушки, чтобы та не увидела при свете ночника его скривившуюся вдруг физиономию, его моментально похолодевшие глаза. Киселев вспомнил, глядя на молоденькую немку, свою семью, сгоревшую во время бомбежки в 41-м году, так и не доехавшую из Брянска до Москвы. Острая боль резанула его сердце. — Уходи! — грубый окрик догнал официантку на пороге квартиры. — Я тебя не хочу видеть. — Эльза вздрогнула, сжалась в испуге и, не оборачиваясь, с навернувшимися от обиды слезами, захлопнув дверь, выбежала вниз.
— Один ноль, — с ожесточением резанул майор и в порыве нахлынувшей, словно водопад, ненависти к фашистам, схватил охотничий нож, лежавший на тумбочке и с силой швырнул ей вдогонку. Завибрировал клинок, войдя на четверть в дверное полотно…
