Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

– Ничего конячка, сытая.

– Голодная, – прогрессор старался дышать в сторону, – и я голодный. Я с утра не емши.

– Какие новости? – и тесть вышел.

– Неплохие, село взяли, белых вышибли да пулемет у них отбили. Пулемет исправный, хоть сейчас стреляй.

Дьяк пожал плечами. К военной службе он был негоден, по причине сильной дальнозоркости и общей доброты характера. Все эти военные безобразия особой радости у него не вызывали. Скорей бы та война закончилась, людям плодиться надо.

Лось решил не рисковать – и так денек поганый выдался, еще с женой поругаться не хватало для полного счастья. Лучше пойти в гости к Крысюку. Но в хате творилось что–то странное. Во–первых, там торчал Григоренко, который увлеченно пояснял, как куда–то пройти, пользуясь при этом словами «отамечки» и «туточки». Во–вторых, сам Крысюк сидел на табуретке и подвергался стрижке. С чего бы это? Он же вроде бы не вшивый сильно, да если и вшивый, так проще голову помыть керосином, и керосин явно был. И Заболотный, в уголочке примостился. А вот это уже хуже, он вместе с Татарчуком за разведку отвечает, причем не за подглядеть, кто там на хуторе.

– Понял?

– Та понял, понял. Треба выйти на хлопцев з лесу и прощупать почву.

– Ой, не нравится мне это, – вздохнул Заболотный, – там же краснопузенки. Они любого расколют.

– Та ну, – Крысюк ощерился, – так–таки и любого? Я немцев резал, когда все эти чекисты дружно ели селедочный хвост и трусились от новостей с фронта.

– А в ВУЧК ты тоже зубы скалить будешь?

– Замовкни. Мне после полубокса уже ничего не страшно, – Крысюк дернул головой.

– Это не полубокс, это называется стрижка под горшок, – Крысюк повернулся к дверям, ножницы клацнули вхолостую.

– Яке ВУЧК? – Устя так и застыла с ножницами в руках.

– Яке, яке. Звичайне.

– А стричься зачем?

– А где ты видел мирного селянина–хлебороба с такими патлами?

– Ты засылаешь шпиона? – прошипел прогрессор.

– Не я, – Заболотный показал куда–то вверх и вбок,

– А почему не кто–нибудь образованный?

– У него есть опыт подпольной работы.

Устя оставила в покое ножницы, разревелась в голос. Крысюк молчал. Во–первых, он и сам хотел, во–вторых – такая ее женская доля, ждать да плакать.

– А куда?

– В Киев, – мрачно сказал Григоренко, – будет жрать теткины бублики на халяву.

– Это если я ее найду, – Крысюк почесался под воротником.

– Як то – не найдешь? Я ж все понятно рассказал.

Прогрессор только вздохнул. Крысюк, даже со стрижкой, никак не тянул на адъютанта его превосходительства. Но, с другой стороны – а почему бы и нет? Если приказ был сверху, то у батьки за тачанкой тоже не дураки едут. Да и Заболотный тоже не вчерашний. Офицера, во–первых, нет, во–вторых – его проверят. Образованный тоже человек, про которого есть данные – аттестат, записи в деканате, записи на службе. А Крысюк, согласно фамилии, шмыг–шмыг по городу, может, что–то и узнает. И интересно, какие это хлопцы з лесу? Какие–нибудь дружки петлюровцев? И что они задумали? Саботаж? Акт иллегализма, который подгадит большевичкам? И уцелеет ли при этом акте Крысюк? И что станет с его гипотетической вдовой, которая сейчас ревет в три ручья, никого не стесняясь?

Поезд, задребезжав всеми сочленениями, остановился на вожделенном киевском вокзале. Люди поспешно слезали с крыш и выходили из вагонов. Всякие люди – старичок в когда–то модном сером костюме, малец в потрепанной гимназической форме с подозрительным шнурком на тощей грязной шейке, толстая старуха со сломанным кружевным зонтиком, рябая девица с восемью тугими торбами, разнообразные личности в плохо сидящем партикулярном платье, но с военной выправкой. Беспризорник Грач привычно оглядел приезжих и пристроился за кем–то, который слез с крыши вагона. Грач хорошо разбирался в людях – вот, в черном пиджаке – офицер, не ниже унтера– загар характерный, походка, правая рука к левому бедру тянется. И сколько тут этот дурик проживет? Вот – спекулянтка побежала, три платья на себя напялила, еще и парасольку несет, нужная женщина. Там – беженцы какие–то, растерянные да напуганные. Вон тот гимназер – наган под курткой прячет, револьверный шнур у него на шее. А этот, шо с крыши слез – интересный. Грошей нет, раз на крыше ехал, в Киеве первый раз, потому что смотрит вокруг да глазами хлопает, а для беженца он сильно спокойный. И не офицер, шаг не чеканит, только смотрит он не так, як дядько Иван из села, шо капусту продает. Не восторженно.

Грач осторожненько попытался выудить из кармана у приезжего что–нибудь ценное. Может, даже часы с музыкой. Кисет! А потом Грач понял, что его цапнули за руку.

– Таке мале, а вже паскудне, – Крысюк такого не ожидал. А убивать маленького вылупка не хотелось.

Грач понял, что зря он полез к вот этому незнакомцу в карман. Надо было к тому старичку, а этот убьет, як вошу задавит. И держит крепко, не вывернешься. А хотел же финку взять! – Та пустите, та я ж вам ничего не сделав!

Крысюк тряхнул головой. Ну и деточки повыростали!

– Знаешь, де Куреневка? Проведешь– отпущу, еще и закурить дам. Нет– отдам полиции.

– Тут вже милиция. Ще хуже стало. Вы шо, с госпиталя? – Грач попытался вырваться. Не получилось.

– Ты иди, иди, як дойдем – так и отпущу.

Грач плюнул, Похоже, действительно нужно вести этого стриженного на Куреневку. А если он чекист? Стриженный. А башкой вертит часто. Может, самому его в ЧК сдать?

– Ты иди, иди. Я с утра не жрамши.

– А шо так?

– А такой, як ты, у меня в Фастове все три карбованца вытянул.

Грач промолчал. И что ж ты за один? Не офицер, не беженец. Может, из лесу вылез? Есть тут такие, продотряды режут. Так я ж невиновный человек! Ни у кого еду не отбираю!

Стемнело. За заборами лаяли собаки. Крысюк огляделся вокруг – село селом, даже той церквы не видать, гора мешает. Поганец трусился мелкой дрожью – замерз, что ли? Вроде ж и не сильный ветер. Так, теперь ищем хату с красными ставнями.

– Дядьку, вы ж казали, шо отпустите, – запищал поганец

Крысюк разжал руку, выпустил грязное, тощее, как куриная лапа, запястье воришки, потянулся за кисетом.

– А я не курю.

– Лучше б ты по карманам не шарил. Или у тебя духу на серьезные вещи не хватает?

– Яки таки вещи? Шубу снять?

– Тю. Тут всяка мразота гуляет, у людей последнее отнимает, а ты про шубу.

Грач не стал расспрашивать, а рванул на родимый вокзал, там спокойнее и нету злых собак. Ему не хотелось вести политические беседы с непонятно кем. Вдруг это чекист, которому для ровного счета не хватает как раз одного контрика? Очень этот стриженый непонятно сказал.

Крысюк прошел чуть дальше по улице, чиркнул спичкой – ага, вот. И калитка закрыта, а за забором собацюра аж заходится, здоровая, чуть ли не с теленка. О, а вот и бабка вышла, гладкая такая бабка, в чепце.

– Кого принесло на ночь глядя?

– Я от вашего племянника! Мне переночевать только, я дальше утром пойду! – а бабка–то с пистолетом, в руке браунинг держит.

– От какого племянника?

– От Ивана, он вам кланяться велел.

Калитка открылась. Собацюра внимательно смотрела на гостя, прижав уши. Хорошо еще, что цепь толстая.

Много людей по Киеву ходит, по сторонам глядит, по делам своим спешит. Вот на рынке спекулянтка платье продает, новое, почти неношеное, только такую цену заломила, что проще модницам потерпеть до очередной смены власти. Откуда–то кашей тянет горелой – пролетарская столовая на углу. Мальчик с корзинкой бежит куда–то как угорелый. Все, добегался, споткнулся на ровном месте да и ляпнулся носом вниз, да еще и корзинку выпустил, яичница теперь на мостовой знатная.

Крысюк брел по улице в поисках трамвая, который тут был еще при царе, и думал о своей дурости. Вся эта комбинация ему очень напоминала хитромудрый способ рыбалки – на живца. Надо было послать в Киев, скажем, Волина, тем более он сам оттуда, город знает, да и человек важный, начальник культпросветотдела, при батьке крутится, любого уговорить может. А что толку посылать рядового бойца, который недавно грамоте обучился и ничегошеньки не знает? Може, на обычного человека никто не подумает? Эти, з лесу, тоже не столбовые дворяне в сорока поколениях. Только для успокоительных размышлений времени уже не было. Надо было раньше думать, а не соглашаться.

Чужой это город, и слишком здесь много красных тряпок висит, а фонари – пустые, а жители – трясутся. Вдруг придут и за ними? В ЧК разговор короткий – допрос, хоть и не знаешь ты ничего, а потом – милосердная пуля в затылок. Вон, идет по улице офицер переодетый, тоже хвост поджал, озирается, рожу кривит. Сам не прочь был стариков и детей расстреливать, пусть теперь на своей шкуре почувствует, как это. А швырнуть чекистам гранату в окно – это у офицерика снаги нету, они только последнее забирать умеют и ныть об утраченной славе. От дурные.