Дарья Конoненко - Ответ большевику Дыбенко

Чужой это город, и слишком здесь много красных тряпок висит, а фонари – пустые, а жители – трясутся. Вдруг придут и за ними? В ЧК разговор короткий – допрос, хоть и не знаешь ты ничего, а потом – милосердная пуля в затылок. Вон, идет по улице офицер переодетый, тоже хвост поджал, озирается, рожу кривит. Сам не прочь был стариков и детей расстреливать, пусть теперь на своей шкуре почувствует, как это. А швырнуть чекистам гранату в окно – это у офицерика снаги нету, они только последнее забирать умеют и ныть об утраченной славе. От дурные.

Крысюк на всякий случай еще раз пощупал кисет – кроме табака и бумажек, там еще и документ лежал, четвертушка писчей бумаги с затертой, еще царской печатью. Настоящий документ, между прочим. Это ж надо! Тут не конка по рельсам ходит, а на этом, шо лампочки от него горят, трамвай едет. А народу ж там! Як тещины огурцы в банке, да и то, огурец хоть ухватить можно, ще й на вагоне якись поганцы прицепились. Як же ж влезть?

Со второго раза удалось. На одну ногу наступили, второй ногой Крысюк нечаянно сам наступил женщине на подол. А нечего в такой длинной юбке по трамваям лазить. А через остановку терпение у махновца лопнуло окончательно. Вот пусть Волин в этой кишкодавке и ездит! А меня туда больше даже тещиной бурячанкой не заманишь. Хорошо, красиво, липа зеленеет, в канаве дохлая ворона лежит, у какого–то старичка документы спрашивают. Только бы до меня не прицепились, бо краснопузенкам чего–то не нравится старичок. Може, он при царе богатый был. Крысюк подумал–подумал и решил покурить в другом месте. Например, возле того товарища, что льву пасть раздирает. Люди кажут, что как Лавру строили, то эти двое аж закаменели от удивления и вода со льва потекла.

И те люди просто в очи брешут! Якие ж они каменные, если они бронзовые? От и не стыдно ж таке казать! А еще така богомольна баба была, вечно в Лавру на Великдень ходила молиться. О, знакомец–поганец, воду хлебает. Грач оторвался от струи, зыркнул вокруг. Никого нету – ни чекистов, ни легавых, ни солдат. Дамочка с дитем гуляет, на дамочке платье старое, ботиночки порыжелые, часики на шее висят, только малюсенькие и облезлые. И дите чихает и чихает. Ох ты ж черт! Опять этот, вчерашний, стоит, курит. Он за мной ходит чи як?

– Дядьку, ну шо вам от меня треба? Чи вы знову заблудились?

Крысюк затянулся, мотнул головой.

Грач понял. Он когда–то видел, как товарищ Кольцова, хоть и сестра родная, но дура, революционно постриглась. А коса у нее была – ну до заду точно, так она потом от так точно головой трусила. Интересно выходит. Если он сдает этого приезжего в ЧК, то ему, може, дадут часы с музыкой. Будут часы вальс играть, когда крышку открываешь. Вот только – як бы не получилось, как с товарищем Кольцовой. Она–то им верила, даже хотела до Миронова, на коне ездить, контру из карабина стрелять, а ее узяли – и на «Алмаз». Не знал Грач, при чем тут алмаз, все равно ее обыкновенно шлепнули у стенки. И попробуй такого сдать, он людей больше поубивал, чем сам Грач на свете дней прожил.

Крысок выудил из кармана пиджака половинку бублика, оглядел со всех сторон, неожиданно протянул беспризорнику.

– На, паршивец. Ты ж мне вчора дорогу показал.

Беспризорник не заставил себя упрашивать, слопал выпечку в два укуса. Нет, можно бы было его спросить, разузнать кое–что, но воно маленьке та й сопливе, и может работать на чекистов. В Мариуполе такие хлопчики офицеров указывали за милую душу и что–нибудь из одежды покойничка – ремень, шпоры, аксельбанты. Особенно за аксельбанты – такая мормышка выходит, шо рыба в очередь стает. И поэтому был нужен другой план, как можно дальше от чекистов. А то ходят тут, як коровы по лужку.

Крысюк докурил, глянул на небо. Надо было что–то делать, вот только – как? Бросить гранату в окошко чекистам? А вдруг не взорвется? Да и можно убить какую–нибудь пишбарышню в розовых чулочках, а главный чекист якраз засядет у клозете с журналом «Красный Ворон». От интересно, почему ворон – красный, если он черный? Да и сами коммунисты тоже не сильно и красные, от если шкуру с них содрать – тогда – да. Но мечтать – то дело хорошее, а он же сюда не бублики есть приехал. Крысюк догадался. Вон, прет куда–то отряд человек в семь, с телегой. Хорошо так одетые, сапоги смазанные, куртки кожаные, морды сытые. Революционный пролетариат едет продотрядом по селам.

– Товарищ командир! – Крысюк обратился к самому важному продотрядовцу, в картузе с красным бантиком.

Командир обернулся, медленно, важно, глянул на незнакомого человека.

– Если вы хлеб искать едете, то можно мне с вами? Я хоть и контуженый после германского фронту да румынских газов, да стрелять ще можу.

Командир поцокал языком. Ну надо же – кто–то сам хочет в продотряд!

– А ты вообще кто?

– Крысюк, – в доказательство этого Крысюк выудил из кисета документ и сунул под нос командиру. Командир засопел. Кажется, доброволец был действительно контуженный по самы уши.

– Это я понял, я тебя про партийность спрашивал.

– Я, это, беспартийный. Я в госпитале с шестнадцатого лежал, только сейчас выпустили.

Продотрядовец без шапки сострадательно матюкнулся. Вот как в жизни бывает, товарищи – кто–то сразу идет верной дорогой, а кого–то колотит и трясет, будто пол в дилижансе.

– А стреляешь хорошо?

– На фронте пулеметчиком был, немчура только и падала. С пистолета еще могу, – махновец вытащил из–за пояса наган.

Да, действительно человек хворый – уже пистолет с револьвером путает. Ничего, сойдет на один рейд. Продотрядовец в штиблетах высказался бы против новичка, но его не спросили. Пусть себе едет эта жертва проклятой царской политики на телеге, весу в нем немного, волы не устанут.

Вот и село показалось. Терновка, прицепилась к кручам днепровским, хлеб растит, буряки, картошку, молоком жители торгуют да салом, кулачье проклятое, ненасытное, самогоном залились по зенки, никакой революционной сознательности. Много в Терновке хлопцев молодых, да только не под те флаги пошли, совсем не под те. Ну сказано же – кулачье. В семнадцатом землю поделили и теперь – умереть за нее готовы, а вовсе и не за мировую революцию и освобождение угнетенных товарищей от цепей капитала. Спалить бы это гнездо вражеское к такой–растакой матери.

Пусто на улице. Оно и понятно, день на дворе, это рабочий восемь часов отработал – и домой пошел, а крестьянин дотемна работает. А сейчас как раз удобно, отпора никого не будет, кто по хатам сидит – старики слабые да дети малые. Собака лаем захлебывается из–за тына. Хорошую хату себе кулак отгрохал, беленую, бляхой крытую, просторную. И сарай вместительный, и подвал. Много хлеба можно будет взять! Командир продотряда постучал в дверь. Крысюк шел за продотрядовцем.

Дверь неожиданно легко распахнулась. Из сеней грохнул обрез. Крысюк шарахнулся в сторону, выстрелил в спину продотрядовца в штиблетах. Бедолага и за винтовкой потянуться не успел. Из окошка напротив высунулся немецкий карабин, плюнул огнем. Продотрядовец без шапки упал на колени, попытался выстрелить в ответ. Еще двоих уложило гранатой. Продотрядовец в синих штанах рванул к реке. Крысюк аккуратно выстрелил ему в голову.

Продотрядовец с двумя револьверами икнул и поднял вверх руки. Жить ему хотелось больше. По селу хлопали двери, люди выходили на улицу.

– А ты шо за один? – на Крысюка надвигался тощий тип в поношенной, застиранной до белизны немецкой форме без знаков различия. Двое хлопцев тем временем умело вязали продотрядовца.

– Махновец.

Продотрядовец заматерился во весь голос.

– И шо ж ты тут забыл, махновец?

– В гости до вас приехал. Да посмотреть, чи правда тут так погано, як люди кажут, что есть человеку простому нечего, а у коммунистов щеки из–за спины видать?

– Слепой, шо ли? Сам не видишь?

– Та бачу. Потому батько наш и послал людей по всей Украине. Чтоб не лизать тех коммунистов, а резать, як курей до холодцу. И в союзе теперь мы с Петлюрой, послал он ему две сотни горлорезов опытных.

– А шо так мало? – пискнул курносый и босой на левую ногу боец с сапогом в руках. Зачем коммунисту сапоги? Он вже мертвый.

– Так нам от Деникина фронт держать треба,, – Крысюк подошел к убитому в синих штанах, ловко сдернул с него куртку, одел.

– Та шо ж это такое! – завопила какая–то женщина с ведром воды. – Та еще и Деникин на наши головы! От у меня кума в Киеве живет, то она кажет, шо Деникин вже наступает и через три дня Киев займет.

– Побачим, – тип в форме развернулся, собираясь уходить.

– А куда ж это ты намылился? – женщина поставила ведро, – тут все твои хлопцы, хай отдохнут трошки, горячего поедят. Если отаман – Голодный, так они тоже голодать должны, по–твоему?

Тип рассмеялся.

– Зараз, только с контрой закончим.