есть я не могу математически изложить теорию антигравитации, на основе которой работает мой генератор. Но он работает, верно? Практика — критерий истины. Так, кажется, утверждал Карл Маркс? Так. Он был абсолютно прав. Что мы имеем? Мы имеем работающий прототип генератора антигравитационного поля. Да, я его придумал и построил. Не без помощи родных и близких. Как? Понятия не имею. В один прекрасный день его схема возникла в моей голове. Сразу. Я её просто увидел. До самых мельчайших деталей. Принцип действия? Извольте. «Принцип действия основан на создании антигравитационного поля, которое в свою очередь возникает при когерентном взаимодействии двух электромагнитных полей, одно из которых получено с помощью сверхпроводящих материалов, и одного лазерного электромагнитного излучения, пропущенного через кристаллы горного хрусталя определённых размеров и формы», — процитировал я свои записи. — Устроит вас такой ответ? Подозреваю, что не устроит. Но другого дать не могу. Назовите это чудом, озарением, волшебством, как угодно, но было именно так.
— Сверхпроводимый при комнатной температуре контур тоже сам по себе в голове возник? — скептически осведомился Кириллин.
— Да, — подтвердил я. — И контур, и схема кваркового реактора, и станция дальней связи на Луне, как и сама дальняя связь. Вы читали мои записи? — я посмотрел на Бесчастнова. Тот едва заметно кивнул головой — передавал, мол.
— Читал, — поморщился Кириллин. — Какая-то научная фантастика. Точнее даже ненаучная.
Вот этого я и боялся. Академики и профессора. Закостеневшие от званий и наград. Незыблемые авторитеты. А тут какой-то пацан с прорывными, фантастическими технологиями. Не может этого быть. Потому что не может быть никогда. Но чёрт возьми, не зря же я долго готовился к подобному разговору! В самых обычных провинциальных библиотеках Советского Союза можно много чего интересного найти. Особенно, когда знаешь, что ищешь. Да и библиотеки Соединённых Штатов в этом смысле не отстают.
— Хорошо, — сказал я. — Мы могли бы поговорить об уравнении Эрвина Шрёдингера, о принципе неопределённости Гейзенберга, о парадоксе Эйнштейна — Подольского — Розена, а также тайнах и загадках квантовой физики более подробно, но, боюсь, утомим хозяина. А оно нам надо? В конце концов, если я правильно понимаю, меня пригласили для того, чтобы обсудить практические дела. Я правильно понимаю, Леонид Ильич?
— Правильно, — сказал Брежнев. — Ты вот что, Владимир Алексеевич. Перестань придираться к парню. Я всё понимаю. Ты — академик, а он — никто, обычный советский школьник. Яйца курицу не учат. Так?
— Леонид Ильич, я только…
— Подожди, я ещё не закончил, — голос Брежнева заметно окреп. — Напомню, если забыл. Твоя задача — не разоблачить чьё-то невежество и укрепить свой несомненный авторитет, а поставить талант этого мальчишки, — он ткнул пальцем в моём направлении, — на службу Родине. Потому что то, что он уже придумал и, уверен, придумает ещё, может дать нам такой научный и технологический рывок, что никакой Америке не догнать. Это даже я понимаю, хоть и не академик. Хотя с американцами мы кое-чем поделимся, по-другому не получится. Не даром, конечно. Заплатят. Но я отвлёкся. Ты понял, о чём я говорю, или повторить?
— Понял, Леонид Ильич, — сказал Кириллин. — Всё сделаем, не сомневайтесь. Извините. Но уж очень всё это… невероятно. В голове не укладывается.
— А ты попроси нашего Серёжу, пусть он с твоей головой поработает, — лукаво усмехнулся Брежнев. — Глядишь, и уложится.
— Нет уж, спасибо, — пробормотал Кириллин. — Я как-нибудь сам.
— Кстати, насчёт головы, — сказал я. — Копаться в своей не дам, сразу предупреждаю. Я не подопытный кролик. Стандартные медицинские анализы и обследования — максимум. Да и те только с моего разрешения.
— А если заболеешь? — спросил Брежнев.
— Я не болею.
— Совсем?
— Совсем.
— Это правда, — подтвердил папа. — До того несчастного случая болел и довольно часто. Потом — как отрезало.
Кириллин молча покачал головой. На его лице был написан крайний скептицизм. С этим нужно было что-то делать и прямо сейчас. Иначе мало будет толку от нашей работы.
— Вижу недоверие на ваших лицах, — сказал я. Показал на хлебный нож, лежащий на столе. — Можно?
Брежнев кивнул.
Я взял нож и с силой провёл лезвием по ладони. Обильно потекла кровь.
— Ты что делаешь? — схватил меня за руку отец.
— Спокойно, пап, всё нормально будет.
Положил нож.
— Засекайте пять минут.
Брежнев, Бесчастнов, Кириллин и Цуканов посмотрели на часы.
— Время пошло, — сказал Леонид Ильич.
Я накрыл рану ладонью и вошёл в орно.
Глава двадцать третья
Генеральный секретарь Коммунистической партии Советского Союза Леонид Ильич Брежнев и другие (продолжение). Четыре слона и одна черепаха. Фокус-покус
— Фантастика, — сказал Брежнев, оглядев мою чистую ладонь, на которой осталась только едва заметная белая полоска шрама. — Самая натуральная. Чем ты в Америке на жизнь зарабатывал, напомни?
У Генерального секретаря ЦК КПСС было хорошее чувство юмора, это я уже понял.
— В цирке работал, Леонид Ильич, — улыбнувшись, ответил я. — Но не фокусником.
— А кем?
— Снайпером. Стрелял из револьверов и винчестера.
— Метко стреляешь?
— Гасил свечи на двадцати шагах.
— Ловко. Как-нибудь покажешь?
— В любое время, Леонид Ильич.
— Время, да. Вот со временем у нас дело швах. Нет времени.
— Его никогда нет, — сказал я. — Но, если постараться, находится.
— И это правда, — вздохнул Брежнев и вдруг глянул на меня остро. — Ты мне вот что обоснуй, вкратце. Зачем нам это всё, что ты придумал?
О как. Непрост, Генеральный секретарь.
— Могу одним словом.
— Давай.
— Только сначала предлагаю записать дальнейший разговор, — сказал я. — Думаю, он будет долгим и продуктивным. Что ж дельным мыслям пропадать?
— Ну-ну, — сказал Брежнев и посмотрел на Цуканова. — запиши, Жора.
Цуканов кивнул, достал из внутреннего кармана пиджака японский диктофон, включил, положил на стол.
— Пошла запись, — сообщил.
— Энергия, — сказал я. — У кого больше дешёвой энергии, тот и сильнее. Гравигенератор, сверхпроводимость, термоядерный, а затем и кварковый реактор дадут нам столько энергии, что её хватит на все. Начиная от резкого увеличения качества жизни отдельного советского человека и заканчивая полётами к другим планетам.
— Качество жизни — это хорошо. А другие планеты нам зачем?
