худенькой девочке-крестьянке Насте из той, уже ставшей легендой крестьянской России, которая реально существовала в памяти только уже редких теперь сверстниц и сверстников Ермолая. И выживи теперь Ермолай, выкарабкайся он из смертной ямы, быть может, быть бы ему другим человеком. Любовь к умершей Насте повернула бы к миру его другими гранями. Ведь кроме глаз смотрит человек на мир и еще одним, тонко ограненным инструментом – линзой души. И от того, кем и как огранена эта линза, зависит очень многое.
Время и история были беспощадны к поколению Ермолая. Сколько его сверстников полегло в Галиции, в Польше, сколько навсегда застыло в бронзе жесточайших классовых битв гражданской. А голод, а эпидемии тифа, а сколько русоволосых парней поджидало друг друга в засадах в тридцатые! И наконец, прошелся великий косец сорок первого, подбирая выживших. А ведь каждый из них нес в себе свой идеал России, свою Настю и, истекая кровью в свой смертный час, боролся до последнего патрона, под чьим бы знаменем он ни воевал. Поколение Ермолая неожиданно для себя стало поколением профессиональных храбрых солдат, поколением длинной цепи войн. И бессмысленная одинокая смерть Ермолая – тоже солдатская смерть, смерть при оружии.
Сознание Ермолая как бы расслоилось. Страшная тяжесть смерти была нижним слоем, другим слоем было сознание своей безвинности и верности тем людям, которым он когда-то присягал. Этот присяжный слой выполненного долга теперь успокаивал, убаюкивал его, как покрывало знамени, которым мягко укрывают отвоевавшихся. Раньше же, наоборот, долг, борьба тянули его гирями, наливали его руки свинцом мести, именно эта тяжесть поднимала обрез и рвала глотку врагу. Но сейчас смерть, убрав всё, вдруг освободила третий слой, слой любви и нежности, слой, о существовании которого в себе Ермолай и не подозревал. И этот третий слой любви стал для него сейчас единственно реальным, он жил в нем. Ощущения возраста, смерти, старости, мести, страшной усталости исчезли. Что это? Бессмертие? Нет, теперь Ермолай знал, знал так же хорошо и конкретно, как и то, что дорога в город у ворот монастыря разбегается исхоженными им сотни раз тропинками, что там, за чертой – абсолютная пустота, исчезновение, провал, и все слова о жизни вечной, о жизни потусторонней – не более чем ступеньки, по которым люди уходят в черную пустоту небытия. И в повторявшихся сотни тысяч раз молитвах о бессмертии он сейчас не усматривал ни лжи, ни противоречий.
«Вера – для живых, для живых вера, а мертвым она не нужна, – эта истина не раздражала, не волновала его. – Ну что ж, у них, у живых, такой обычай – говорить о бессмертии». Все было решено.
Под затылком вновь образовалась падающая пустота, он опять был над провалами в бездонность. Он вновь увидел лестницу – лестницу своего детства – и в этот раз стал подниматься уверенно. Не было ни ангелов, ни престола с Богом наверху. Просто мужики в белом холщовом тащили наверх какие-то тяжести, и бабы выбеливали длинные холстины на ступенях. Оружия у Ермолая в этот раз не было, что его очень удивляло, редко он ходил в своей жизни без оружия. Он увидел на этот раз, что было наверху лестницы. Там Настя развешивала на ветру холстину и рушники и все оборачивалась и улыбалась кому-то. Но что это? Кто-то в черном, их много, заслонил ему эту картину. Среди заслонивших были Парфен, архимандрит Георгий Шиманский, еще кто-то незнакомый в усах. Их много, они делаются всё плотней и плотней. Настя исчезла за ними. Их надо убрать, убрать привычным для Ермолая способом. И, сбросив с себя шинели, Ермолай в предсмертном бредовом забытьи сорвался с ложа и бросился к пулемету. Хорошо смазанный заряженный пулемет захлебнулся злой длинной очередью, черные фигуры стали падать, как плоские мишени, и он вновь увидел Настю – она протягивала ему жесткий от ветра высушенный рушник.
Ермолай упал мертвый на кирпичный пол, упал лицом вниз, вытянув вперед судорожно сжатые руки.
Была ночь. В монастыре ночевали в палатке несколько рабочих из реставрационных мастерских и молодые ребята-энтузиасты из общества охраны памятников. Все спали, кроме немолодого каменотеса. Ему не спалось: ныла нога, простреленная в сорок пятом в Польше. Вдруг его натренированный войной слух фронтовика услышал глухую пулеметную очередь. Это его поразило. Он оделся и вышел на улицу. Все было тихо. Осенние звезды мерцали ярко, небо поэтому казалось вещным и более материальным, чем земля. Проснулся его товарищ, закурил, закашлялся, спросил:
– Чего не спишь? Думаешь, что ли, о дочке?
– Да нет. Из пулемета кто-то жарит.
– Брось, приснилось тебе это. Вам, фронтовикам, часто чудится.
Они опять легли спать, но каменотес-фронтовик знал, что ему не почудилось. На фронте он много раз ходил в ночную разведку, а разведчикам по ночам редко что зря чудится. Невероятность пулеметной очереди глухой ночью в монастыре, все ворота которого они к тому же заперли, не давала ему покоя.
«Всякое тут жители говорят. Наверное, что-то есть, дыма без огня не бывает».
Впереди предстояло тщательное обследование монастыря, обмеры всех его объемов, разборка поздних пристроек. Конечно, рано или поздно реставраторы наткнутся на пустоты, найдут тайник и вскроют его. И тогда помимо спрятанной ризницы – серебра, драгоценных сосудов, братин, лицевых евангелий, библиотеки Шиманских – они найдут и нечто другое, не менее удивительное, чем древности – пулемет первых десятилетий двадцатого века, десятка два винтовок, ящики с патронами и лежащий у входа скелет человека с вытянутыми вперед руками, умершего одинокой смертью. И это будет археологической находкой иной археологии – реликтом археологии двадцатого века, века классовой борьбы.
Имеется в виду Михаил Муравьёв, командующий Восточным фронтом Красной армии во время Гражданской войны. 10 июля 1918 года в городе Симбирск (ныне Ульяновск) он поднял восстание против большевиков, спустя сутки был убит отрядом латышских стрелков и сотрудников ЧК, после чего мятеж был пресечен. – Здесь и далее прим. ред.
Отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности – силовое ведомство, которое занималось борьбой с экономическими преступлениями, прежде всего хищениями, взяточничеством и спекуляцией. Основано в 1937 году, упразднено в 1992-м.
Кила – паховая грыжа.
Шуанское восстание (1792–1800) названо в честь одного из его зачинщиков, Жана Коттеро, прозванного «шуаном», то есть «тихим». Шуаны боролись за восстановление французской монархии и против Первой республики, пока не были истреблены или арестованы Наполеоном Бонапартом.
Доломан – часть гусарского мундира, наиболее сложная в
