О! Отлично! Жаль только, Апанас не успеет вернуться к этому времени, один поход к ювелиру не меньше чем полдня займет – не каждый из десятка имеющихся на Уржатке мастеров возьмется за изготовление ордена. А сам даже не представляю, где именно мои деньги хранятся. Ну да ладно. Сейчас просто обговорим все. А инвестиции и на понедельник можно отложить. Тем более что они будут гораздо больше, чем Варешка думает. Я ведь хочу на него еще одну обязанность возложить. Присматривать за новым делом для Карины Бутковской.
Тогда, холодным и злым вечером, убежав с бала в Барнауле, я и думать не в состоянии был – чем бы этаким занять ссыльную. Кровь кипела от обиды и огорчения. Сердце в ушах тамтамы войны изображало. Гера рычал что-то о "повстречать в тихом переулке и по морде". Можно подумать, генерал-губернатор только сумеречными подворотнями и передвигается.
Как через весь город к домику Бутковской ехал, совсем плохо помню. А потом, когда уже встретили, помогли скинуть ненавистный, неудобный и словно с чужого плеча, мундир, обняли да приласкали, вдруг… Действительно ведь, как-то вдруг. В один момент! Понял, что прижимаем к себе теплое тело полячки одновременно и я и Герман. Двигаемся, как-то удивительно – вместе. Желания у нас – одни на двоих, и присущая молодости энергия, и характерный для старости опыт. И, главное – никаких ощущений дисгармонии. Будто так оно и должно быть.
Даже немного грустно стало, когда все кончилось. Карина что-то щебетала, подавала на стол закуски, разливала по стеклянным бокалам красное вино, смеялась, а я лелеял в себе воспоминание. Тело мне досталось новое, но разум-то – старый. Тот, в котором отпечатались скрипящие, ноющие к дождям суставы, сжимающееся от нестерпимой боли сердце и близорукие, слезящиеся по утрам глаза. И вдруг, несколько минут единения, восторга от тела, которому пока еще все можно, и которое все может…
— Вы где-то, не со мной, — сдвинула брови полячка. — Вам со мной скучно, да? Вы только скажите, что вам интересно будет. Я и чтецом могу, стихов много знаю. А хотите в карты играть станем?
— Карты? — я решил сначала, что не правильно ее понял. — Ты умеешь играть в карты? Откуда? И в какие игры?
— Покер, ломбер, вист, квинтич, штос, — она назвала еще чуть ли не полдюжины игр. — Коли Екатерина Великая игрывала, отчего же и мне не уметь? Я ведь при бригадной лекарне выросла. А господа офицеры иного средства от скуки и не ведают…
О! Покер, как много в этом слове… Проигранные стипендии и страх, что кто-нибудь узнает о тайной страсти. В то интересное время за это можно было и из комсомола вылететь. Зато потом, забравшись на верх, и скрывать перестал. Невинное увлечение. Кого волнует пара тысяч зеленых заморских рублей проигранных хорошим человеком в покер? Тем более за столом с другими хорошими людьми. Так и стало юношеское увлечение официальной слабостью высоко взлетевшего чиновника. А государев человек без слабостей – существо странное и страшное. Неведома зверушка, от которой невесть что можно ожидать.
— И что? Хорошо играешь? — призрак идеи промелькнул в голове. Оставалось поймать мысль за хвост и облечь в слова.
— И "рыцаря" на зеленом сукне за руку поймать сумею, — хитро прищурилась полячка. Переспрашивать не стал. Зеленым сукном в игорных домах столы покрывают. А "рыцарь" – это почти наверняка – шулер. Квалификация девушки внушала уважение.
— А знаешь ли ты, сударыня Бутковская, что такое – казино?
Вот так и решилась судьба ссыльной содержанки.
Осенью, когда в сопках Салаирского кряжа ложится снег, а ручьи прячутся под ледяным панцирем, в Мариинск, а оттуда и в Томск возвращаются сотни золотоискателей. Те, кому повезло. Кто вернулся с добычей, а не погиб под когтями диких зверей, от пули конкурента или от плохой крупы не загнулся. Иные и по несколько тысяч ассигнациями за сезон намывают.
Многие – женаты и дети мал, мала меньше по лавкам. И надо бы добычу в дом нести, семью снабжать, да только так трудно и страшно коварное золото дается, что останавливается мужик в городе на пару дней. Вина хлебного отведать, перед людьми похвалиться. Такие по осени в Томске кутежи устраивают, что батальон на улицы выводить приходится, горожан от артельщиков оборонять.
Любят это время виноторговцы, воры и шулера. Широкая душа у вырвавшихся из тайги, обманувших смерть, старателей. Многие тысячи рублей тогда хозяев меняют.
На зиму в Томск приезжают со своих приисков и золотопромышленники. Не такие, как Асташев, а те, что помельче. У кого пальцев на руках хватает золотоносные участки свои считать. Так и они в загулы пускаются. Не такие разнузданные, без выплескивающихся на улицы кабацких драк, но тоже широкие и щедрые.
Но и в другое время охотников играть немало будет. Карты – это вроде фона, под серьезную беседу. В столице во многих приличных великосветских салонах столы стоят. А хозяйки таких заведений обычно самые информированные дамы Санкт-Петербурга.
Вот и у меня в Томске такой салон будет. Для господ. С несколькими столами и рулеткой. И меня даже не столько прибыль с этого казино интересует, хотя знаю, что она будет, и немалая, сколько информация. И с госпожой Бутковской вполне уважительная причина видеться – я ведь тоже любитель стритов с флэш роялями.
Карина только после Рождества должна была на север, в губернскую столицу выехать. Я к тому времени должен за четыре тысячи верст уже быть, на берегах Невы, но кто-то ведь должен ее здесь встретить и с обустройством помочь? Не Гинтара же просить. Здесь не должны меня с новым игорным заведением связывать, так что – самое подходящее задание для мастера тайного сыска.
Тем более что новый источник новостей Варешке должен понравиться. Это я играю ради самой игры. Без азарта. Ради подрагивающей брови соседа справа или нервных, теребящих в задумчивости ухо пальцев того, что слева. А иные в такой раж входят, что за возможность отыграться не то, что последнюю рубаху, страшную тайну продадут. Да и характеры человеческие отлично за картами проявляются. Бывает, и не подумаешь про него, а он – хитер и коварен…
Но Пестянов на десять записан. Значит, было еще время посетить строящуюся пересыльную тюрьму и бараки мастеровых. А на обратном пути – заскочить на берег Томи. Там, я с переправы видел, Тецковский пароход у берега стоит, и с него зачем-то машину снимают. Очень мне любопытно на современное чудо – паровую машину, взглянуть.
Только потом, уже притаптывая на морозе у чумазой непонятной конструкции из железа и меди, понял – зря поехал. Настроение испортил и ничего полезного не сделал. Мог бы и в теплом кабинете догадаться, что пришлых артельщиков снабжать попытаются по остаточному принципу. А "крутить хвосты" нерадивым чиновникам замерзшими губами все равно хуже получается, чем "на ковре".
А паровик и вовсе разочаровал. Иные самовары из рук мастера-лудильщика гораздо более качественными выходят, хотя – тоже ручная работа. Этот же… агрегат выглядел жалко и неряшливо, и совсем не казался олицетворением мощи и прогресса.
Капитан тецковского парохода, Игнат Коломийцев, утверждал, что мотор произведен в Бельгии, что в нем никак не меньше ста сил, и что это одна из самых современных и мощных машин в Обь-Иртышском водном бассейне. У меня нет причин не доверять словам специалиста. Понятно, что каждая кукушка своего петуха хвалит, но ведь не врет, откровенно глядя в глаза! И если эта… конструкция – одна из лучших на реке то, что тогда двигает те суда, где двигатели похуже? Страшно не то чтоб смотреть – даже думать.
Потому и на перрон Московского вокзала в Нижнем Новгороде, где уже стоял поданый к оправлению поезд в Первопрестольную, я выходил с некоторой опаской. А ну как там тоже окажется не паровоз с вагонами, а какая-нибудь чудо-телега с трубой…
Перронный старшина любезно сообщил, что до отправления парохода – именно парохода, а не паровоза – еще не меньше четверти часа, так что опоздать я не боялся. Было еще время хорошенечко все разглядеть. Кстати сказать, экскурсия вдоль этого музейного экспоната оказалась довольно популярной. Вдоль вокзала прогуливались дамы с детьми и няньками, степенные купцы и важные чиновники.
Первыми бросились в глаза вагоны. Хотя бы уже тем, что все они были разными! И по длине, и по количеству колесных тележек, и даже по высоте! Два вагона первого класса, с тремя парами дверей, ведущими прямо в десятиместные пассажирские купе – берлинеры, были на двух тележках, явно короче и выше остальных. Следующие – для второго и третьего – на трех и вообще не имели окон. Не считать же окнами узкие вентиляционные отдушины под самой крышей. И, наконец, грузовые – в самом конце состава – на четырех осях, были чуточку шире и ниже остальных.
К паровозу близко подойти не дали. Служащий в мундире Нижегородской железной дороги объяснил это тем, что, дескать, струя очень горячего пара может жестоко наказать за излишнее любопытство. Впрочем, приближаться к этим уляпаным сажей механизмам и не хотелось. Все равно ничего не понятно. Для меня гораздо более важным был общий вид этого чуда технической мысли.
