— Приготовь коня к прогулке, Виссарион, — приказал Эйрих.
Он проснулся час назад, умылся, позавтракал и начал готовиться к конной прогулке, чтобы Инцитат не застаивался подолгу. Хороший конь требовал хорошего обращения.
Сегодня, возможно, будет последняя поездка без стремян, потому что деревенский кузнец, Смида, должен уже закончить работу.
«Странный у Смиды, (1) конечно, был отец...» — подумал Эйрих.
Видимо, ещё при рождении сына, Гадраск был уверен, что ребёнок обязательно станет кузнецом, а не выберет стезю воина.
«Смиде шуточка отца, как я понимаю, понравилась», — мысленно усмехнулся Эйрих, выйдя из дома. — «Непонятно только, как к этому относится Айзасмида...» (2)
Айзасмида — это сын Смиды, помогающий отцу в кузнице. Предполагалось, что мальчик, который на год младше Эйриха, поедет в соседнюю деревню, где будет учиться у Мульды Хайхса. (3) Через пару лет или около того — Эйрих не интересовался специально, но в деревне сложно не узнавать всякие подробности из жизни соседей.
Правда, так получилось, что они собираются спешно убираться из этих земель, как в старые и не очень добрые времена, поэтому обучение мальца будет отложено на неопределённый срок и с бронзой Айзасмида работать не будет...
Вскочив на коня, Эйрих поехал прочь из деревни. Надо проверить ближние рубежи деревни, попрактиковаться в конной стрельбе, а также поразмыслить над происходящим и путях отхода из Паннонии.
Защита деревни обеспечивалась пятью десятками воинов, постоянно находящимися при оружии и, посменно, занимающими позиции в дозорах. Любой противник будет обнаружен заранее, чтобы деревня успела собрать достаточно воинов для отражения атаки.
Естественно, против гуннов это не поможет. Потому что, когда гунны идут на тебя в набег, мало будет даже тысячи воинов.
У их деревни сейчас триста сорок воинов, причём большая часть из них годится только для набегов. При населении в тысячу семьсот тридцать человек, можно сказать, что они выставляют неплохое количество воинов. На самом деле триста сорок — это их предел. Дальше только старики и дети. И вообще, если эти триста сорок будут убиты, их деревне конец — женщин, детей и стариков больше никто не защитит.
Помочь может полное объединение их союза деревень в единую державу. Только вот как это осуществить? Как заставить старейшин отдать всю свою власть единственному вождю?
«А надо ли им отдавать свою власть?» — подумал Эйрих.
Римский Сенат — это работоспособная структура. Если верить Марцеллину, а не верить ему сложно, именно благодаря правильным действиям Сената удалось добиться расцвета Римской республики, что позволило завоевать огромные пространства и добиться такого расцвета, что все остальные державы могут только завидовать.
Иронично, что земельные приобретения империи были незначительны и меркли на фоне того, чего добился Сенат.
Октавиан Август, несмотря на всю неординарность личности, очень быстро отказался от завоевания германских земель за Рейном, потому что боялся признать собственную ошибку, а никто из придворных лизоблюдов не посмел даже напоминать ему об этом. В «О своей жизни» принцепс не написал ничего о Германии, потому, что война против германцев происходила позднее, но, исходя из прочитанного, Эйрих сделал вывод, что Октавиан действовал только там, где уже когда-то начали и оставили задел предки.
Мог ли Октавиан Август, словно цензор Марк Порций Катон, каждое заседание Сената заканчивать словами «Германцы должны быть уничтожены»? (4)
Принцепс не имеет права рисковать. Серия поражений и будь уверен, что в Риме скоро появится новый принцепс. Даже такой всеми признанный правитель, как Август, был вынужден прислушиваться ко мнению окружающих и иметь ауру вечно успешного и непобедимого принцепса. А как легче всего оставаться непобедимым?
«Если ты больше не воюешь, тебя нельзя победить», — подумал Эйрих.
И, если верить Марцеллину, Октавиан Август перестал рисковать ровно после сокрушительного разгрома в Тевтобургском лесу. Раньше он не знал таких поражений, поэтому действовал смело и решительно, а стоило разок, пусть и по-крупному, проиграть...
Аммиан Марцеллин не делал таких выводов о принцепсе, но такие выводы сделал Эйрих и сопоставил их с личным опытом. Он проигрывал, такое бывало, но никогда не случалось, чтобы его разбивали наголову, полностью пресекая завоевательный поход.
«И я даже не могу понять чувств принцепса, пережившего такой удар», — вдруг осознал Эйрих, сворачивая налево по просёлочной дороге. — «Я никогда не проигрывал настолько ужасно».
Но также он помнил, что даже незначительные и ни на что не влияющие поражения вызывали активные пересуды среди монголов.
И в этом вся проблема единовластия. Принцепс, император, вождь, диктатор или деспот — они не могут ни с кем разделить ответственность за неудачу.
Пусть, формально, у Августа был Сенат, но даже последняя собака в Риме знала, что Сенат почти ничего не решает и эти сволочи лишь зря просиживают белоснежные тоги.
«Но как сделать так, чтобы почести победы доставались, исключительно, принцепсу, а презрения поражений разделялись с Сенатом?» — задался вопросом Эйрих.
Он чувствовал, что это возможно и даже нужно.
Принцепс или император может испугаться, а вот Сенат не испугается. Сколько бы не наносилось республике поражений, сколько бы раз её не ставили на грань погибели, она всегда вставала с колен и давала сдачи. А императоры... Императоры не переживали даже нескольких поражений. Как только становилось ясно, что император ослабел, его тут же травили или резали, после чего ставили на его место удобного и всех устраивающего человека.
Жалкое зрелище, которое видит перед собой Эйрих — это прямое следствие слабости императоров. Да, империи ещё сильны, но вечно это продолжаться не может. Аларих уже столько лет орудует в сердце Западной империи, а римляне ничего с этим не могут поделать. Это позор и предтеча краха империи.
В прошлой жизни Эйрих бы такого ни за что не допустил.
Но прошлая жизнь больше не вернётся, поэтому ему следует думать о будущем.
«Создать подобие Сената из старейшин готских племён?» — размышлял Эйрих, поглядывая по сторонам. — «В этом точно что-то есть, но...»
Но затем он понял, что сохранение власти старейшин противоречит его долгосрочным планам.
«Хоть здесь и сейчас мы выиграем от чего-то подобного, но тогда придётся терпеть всё это старичьё, считающее, что они-то лучше знают, куда нам идти дальше», — подумал Эйрих и ему не понравилась эта перспектива.
Да, римская система власти позволила им переносить тяжелейшие поражения, но, при этом, такие поражения были бы просто невозможны, если бы держава была в крепких руках достойного правителя.
«А ведь они сами изгнали царей», — припомнил Эйрих первые главы «Деяний» Марцеллина. — «Причём Сенат тогда уже существовал, но царь мог прислушиваться к нему или не прислушиваться. То же самое, что и нынешний Сенат...»
Риск изгнания царя, тем или иным образом, пугал Эйриха. Это выглядело неправильно и противоестественно, когда старики принимают решение и правитель вынужден бежать.
Луций Тарквиний Гордый три раза пытался вернуть себе власть, но все три раза потерпел неудачу. Добровольно отказаться от власти невозможно, поэтому Эйрих прекрасно понимал, что двигало Тарквинием.
И ведь последнего царя изгнали не за поражения — Тарквиний постоянно побеждал. Его изгнали за тиранию и за то, что он не сумел удержать сына от бесчинств. Слишком уж грубо он крепил свою власть. Настолько грубо, что патрициям Рима стало невмоготу и они выбросили неудобного царя на улицу...
«Прошлое нам дано, чтобы извлекать из него уроки», — подумал Эйрих, от размышлений своих настроившийся на философский лад. — «Как сделать так, чтобы получить власть над всем племенем свободолюбивых остготов? Можно учредить совет старейшин на римский манер. Но как сделать так, чтобы этот совет старейшин потом не вытолкнул меня прочь?»
