…Рейхскомиссариат Москау живёт сегодняшним днём. Государство по уши погрязло в долгах, и я знаю: нам нечем отдавать их Японии, если от нас потребуют возврата денег, мы будем вынуждены вступить в войну. Понимает это и Ниппон коку, поэтому японцам ничего не остаётся, кроме как тушить проблему новыми займами. Точно так же очень вредно полностью подавлять движение шварцкопфов. Это один из важнейших ресурсов империи наравне с производством оружия, лесом и торфом. Деятельностью „лесных братьев“ легко оправдать проблемы в экономике и прорехи в безопасности. Можно завинтить гайки, ужесточая режим, — ведь империя в состоянии войны. Пока страна не обеспечена полностью, пока она не завалена деньгами и золотом — ей необходимо наличие врага. Враг — это тонус, враг — это объяснение необъяснимого, враг — это вечная бдительность. Шварцкопфы должны быть недостаточно сильны, чтобы захватить города, и недостаточно слабы, чтобы их нельзя было обвинить в наших неудачах. К счастью для нас, ситуация остаётся прежней. Но даже верхушка шварцкопфов не догадывается, откуда идёт главное финансирование операций, закупка оружия, предоставление им медикаментов.
Из секретного фонда Триумвирата Москау.
…Они нужны нам, как воздух. Без них мы не сможем существовать.»
Строго секретно. Разрешённый доступ — только телефюрер канала «Викинг».
(деревня Алексеевское, под Новгородом)Я чувствую резь в глазах. Ноги словно ватные. Впервые за множество лет мне по-настоящему страшно. Сердце не покидает ощущение паники — как у загнанного оленя, слышащего звуки рога охотников и лай собак. Заброшенное место в лесу, зловещая поляна с голой землёй, где не растёт трава. Воздух колеблется, обдавая моё лицо волнами жара. Мне хочется убежать… но ноги не слушаются. Я шагаю вверх, к холму, по обе стороны от меня всё чётче проступают контуры призрачных зданий. Ольга уже рассказала: империя не только исчезает, повсюду проявляются призраки преступлений, давно стёртых из людской памяти. Дома посреди леса хорошо видны, хотя кое-где отсутствует крыша, одна или две из четырёх стен. Здания обуглены — видимо, они горели. Получается, в нашем мире эту деревню тоже сожгли. Да-да, вот и подтверждение — на земле скрючились прозрачные фигуры. Это трупы. Жители, убитые солдатами.
Мы постепенно взбираемся на холм над деревней.
Над головой каркают вороны. Кристально чистый воздух, но я не могу дышать. В лёгких — только хрип. Во рту вкус горького дыма. Ольга оборачивается и смотрит мне в глаза… долго, испытующе — словно чего-то ждёт. Видно, что волнуется, покусывает губы. Со всей откровенностью я тоже многое жду. Она дала слово, и мне нужно, чтобы она выполнила обещание — прекратила заражать. Убралась к себе, навечно оставила бы в покое наш мир. Она поклялась это сделать, если я приду сюда. Почему же мне так плохо?
— Мы… здесь… как… вы… просили… — с трудом произношу я — на языке пепел, словно им тушили костёр. — Что… вам… ещё… от меня… надо? Кажется… я… теряю сознание… да…
Ольга касается моей щеки, чуть царапая кожу красными ногтями.
— Ты так и не вспомнил. Я зря надеялась… Что ты сейчас чувствуешь?
Надо же, она перешла на «ты», какая фамильярность. Но не осталось никаких сил язвить — обдумываю вопрос. Он серьёзно меня озадачил… Вкус дыма во рту всё сильнее. Ужасная горечь. Пепел скрипит на зубах, меня тошнит, я с трудом осознаю происходящее.
Почему это со мной происходит?!
Судя по всему, Ольга и не ждала ответа. Она подходит к краю холма, её волосы колышет ветер. Показывает вниз — на призрачные силуэты сгоревших домов. Место аномалии, откуда началось исчезновение нашей Вселенной, место её перемещений между параллельными мирами. Мясорубка, перемалывающая время, в котором я живу…
— Ты хоть единожды задумывался, почему не знаешь свою внешность?! — Голос девушки разрывает барабанные перепонки, настолько он резкий и звонкий. — Отчего в твоей квартире нет зеркала, ты не всматриваешься в документы, а никто из сослуживцев ни разу не звал тебя по имени? Нет. Иначе задался бы мыслью: существуешь ли ты вообще? Ведь ты не способен себя разглядеть. Я привезла тебя в Алексеевское, потому что надеялась, что ты сразу вспомнишь. Но, видимо, придётся тебе помочь.
Она лезет в сумочку, роется там — и протягивает зеркальце.
— Держи. Посмотри на себя. И скажи мне — кто ты.
Я беру зеркальце — так женщина прикасается к отвратительной жабе. Руки не просто дрожат — они ходят ходуном, я сейчас не смог удержать бы и чашку с чаем, не расплескав содержимое. Ужас леденящий: он терзает мне сердце. Страшно, как ребёнку во тьме.
На меня, не мигая, смотрит отражение.
Измождённый мужчина лет тридцати пяти. Худой, заросший светлой щетиной. Лоб охватывает грязный бинт с пятном засохшей крови. На левой щеке — характерный шрам полумесяцем, видимо, от осколка. Голубые глаза. Он кажется мне до боли знакомым…
Я ЗНАЮ ЕГО. ФЕНРИР МЕНЯ ЗАГРЫЗИ, Я ЖЕ ЕГО ЗНАЮ!
Это человек из моих видений. Тот самый обер-лейтенант — бездушный убийца, застреливший дезертира посреди руин мёртвого города. Он велел своим солдатам закидать гранатами дом с детьми. Он гнал пленных, словно скот, через минное поле. На нём полусгнивший, засыпанный снегом мундир болотного цвета — по отворотам ползают жирные вши. На левом плече — витой погон, над нагрудным карманом простёр крылья орёл со свастикой. В одной петлице — молнии СС, в другой — три серебряных ромбика. У меня дёргается глаз… Изображение подмигивает мне… это… это… это…
Шатаясь, я выпускаю зеркальце из рук. Оно разлетается на осколки.
— Как тебя зовут? — требовательно, по-военному произносит девушка.
— Эрих Таннебаум, — механически отвечаю я. — Оберштурмфюрер, фронтовые части СС. Служил сначала в Риге, потом в Новгороде. Также принимал участие в карательных операциях, награждён Железным крестом. Отправлен в Сталинград 28 августа 1942 года.
Она кивает, удовлетворённо улыбается. Лезет в сумочку за сигаретами.
— Приятно познакомиться с тобой, Эрих, — прикуривая, говорит девушка. — Здесь меня зовут Оля Селина: и нам обоим неизвестно моё настоящее имя. Но это мне было три года от роду, и я сгорела живьём в деревне Алексеевское — в доме, который ты приказал уничтожить. Помнишь, я рассказывала о себе? Я так любила малину, и когда её ела, у меня были измазаны обе щёчки. Я обожала играться со своей куклой Нюшей. Я с полутора лет научилась говорить «мама», тянула к матери ручки, а она подбрасывала меня в воздух и целовала… Кто знает, кем бы я стала? Может быть, художницей или актрисой. Физиком или учительницей. Пусть и домохозяйкой, что разведётся с мужем и станет тайком от детей приводить в дом любовников. Без разницы, я этого никогда не узнаю.
