Жители Честера – как и все люди в это время – ложились спать рано, с петухами, как только садилось солнце и темнело настолько, что нельзя было работать. Полуночничали лишь некоторые монахи в монастырях, стража на башнях, да… да вот, пожалуй, и все. Так что, когда ведомые Ульвой Ирландец и ярл добрались до корчмы Теодульфа Лохматого, ворота им открыли не сразу. Сначала долго допытывались – кто да куда, лишь только затем, углядев сквозь приоткрытую щель местного завсегдатая Ульву, смилостивились, пустив-таки внутрь двух его приезжих дружков – ирландских бродячих поэтов – филидов.
– Осторожненько проходите, – шептал сторож-слуга, освещая путь чадящей жировой плошкой. – Спящих не разбудите.
Судя по всему, у Лохматого Теодульфа сегодня был удачный день. Во всех углах главного, расположенного в таблиниуме, зала, постелив на старинный мозаичный пол свежей соломы, в самых живописных позах спали припозднившиеся с ярмарки окрестные кэрлы.
– Воскресенье, – оглянувшись, пояснил слуга. – Народу много. Во-он, видите, уголок… Там и ложитесь. Плату давайте мне. О, любезнейший господин мой! – Он посмотрел на Ульву. – Доложить ли госпоже?
– Утром доложишь. А где Теодульф?
– Хозяин почивает уже. Продуктами платить будете, или деньги имеются?
– Да есть деньжат немного. Но только не за этот угол.
– Отлично! Тогда можно и отдельную спаленку организовать… и девочек.
Ирландец оглянулся на ярла. Тот чуть заметно кивнул.
– Вот и организуй нам. Пока что только спальню, а там видно будет.
– Исполним в лучшем виде, не сомневайтесь, – тут же заверил слуга – старый, с морщинистым лицом и трясущимися руками, – исчезая за углом, в длинном коридоре, хорошо, впрочем, знакомом идущим. В тусклом мерцающем свете горящего жира метались по стенам и потолку уродливые тени ларов – римских домашних божеств, немых свидетелей безвозвратно ушедшей жизни. – Располагайтесь. – Остановившись в конце коридора, слуга отворил дубовую дверь. Небольшая комната с изящными колоннами, поддерживающими кровлю, и двумя светильниками, искусно сделанными из зеленоватого мрамора и бронзы. Правда, ложе, вернее, кровать была только одна, да зато весьма широкая – от стены до стены комнаты.
– Отлично, – кивнул ярл. – Ты иди, старик. Вот тебе деньги. И… на сегодня обойдемся без девочек. Слишком устали в пути.
– Как угодно господам, как угодно. – Слуга ловко зажег в светильниках сальные свечи и, льстиво хихикнув, исчез с низким поклоном. По коридорам ларциума – места хранения ларов – он не прошел и десятка шагов. Бесшумно открылась дверь, и чья-то тонкая рука, схватив слугу за шиворот, проворно утащила его в спальню.
– Кого это ты там привел, старик?
Слуга передернул плечами:
– О, как вы меня напугали, госпожа Гита.
Гита – в длинной тунике темно-красного бархата, перетянутой в талии узким золотым ремешком, – была чудо как хороша. Темные волосы ее стягивал позолоченный обруч, на ногах были надеты деревянные сандалии с тщательно вырезанным изящным узором в виде переплетающихся фантастических птиц. В зеленых, чуть удлиненных глазах девушки отражалось оранжевое пламя свечи.
– Так кто на этот раз ищет ночлега в корчме Теодульфа? – усмехнувшись, переспросила Гита, ноздри ее хищно расширились, а в глубокой тишине еще явственнее слышалось глубокое дыхание. Как и всегда в предвкушении какой-то неожиданной, но такой приятно-томящей игры. Старый слуга знал какой.
– Какие-то ирландские странники. Оба высокие, один чернявый, второй светловолосый. На лица приятны, – поспешно пояснил он. – С ними проводник – наш Ульва. Про себя говорят – поэты… девочек пока не пожелали.
– Поэты? Ах да, знаю, – задумчиво кивнула Гита, не обращая никакого внимания на упоминание Ульвы. А что на него внимание обращать? Он свое отработал. – Кажется, в Ирландии их называют филиды, или барды. Довольно мило, особенно в нашей глуши. – Она немного постояла, барабаня пальцами по изящному мраморному столику на гнутых ножках. Высокая грудь так и продолжала вздыматься, словно в предвкушении каких-то изысканных наслаждений. – Слушай, старик. – Гита приняла решение. – Сейчас же отнесешь этим бардам кувшин ромейского вина… Э, не протестуй, с Теодульфом я потом сама договорюсь. Иди же… Хотя… Постой. Вино принесешь сюда, мне. И не забудь круглый поднос. Тот, позолоченный. Ступай, старик, да смотри не задерживайся.
В это же самое время наступил черед исполнения следующей части плана Хельги. Тем же фиолетовым вечером, ясным и прохладным, Магн и Снорри, спешившись, постучали в ворота женского монастыря. Обитель святой Агаты издавна пользовалась королевскими милостями, владея на полном основании весьма обширными и плодородными землями – «боклендами», на земли эти, а также и на ближайшую округу еще в незапамятные времена монастырю были пожалованы «сока и сака» – право собирать налоги со всего населения, а также и судить их. Таким образом, все – даже, казалось бы, свободные кэрлы (а теперь – «сокмены») – являлись, в той или иной степени, кто больше, кто меньше, зависимыми от монастыря, в который, естественно, ручьем текли доходы. Богатство обители святой Агаты бросалось в глаза во всем. И в мощных крепостных стенах, более приличествующих усадьбе какого-нибудь знатного тана, нежели богоспасаемому женскому скиту, и в многочисленных мастерских, расположенных на территории монастыря, в скриптории, где трудолюбивые сестры деятельно переписывали не только труды блаженного Августина, но и «Утешение философией» Манция Северина Боэция и даже Вергилия с Тертулианом. А какая колокольня была в монастыре, какие благостные звоны плыли в воздухе, радуя собою округу, вот уж поистине серебряные звоны, так ведь и, поговаривали, колокола-то были отлиты из чистого серебра. Богат был монастырь, не беден. Под стать ему и настоятельница, матушка Урсула. Мощная, седовласая, крепкая, с несколько грубым лицом и пылающим взором. А голос? Такому голосу мог бы позавидовать и какой-нибудь норманнский ярл! Да и умна была матушка, уж наградил ее Господь разумом изрядным. Потому и, выслушав пришельцев, вмиг разобралась аббатиса, что тут к чему. Ну, про Гиту-то она и раньше догадывалась, знала, что из себя представляла девчонка, ни за что бы такую в обитель не взяла, да уж слишком лакомый кус – часть от всех доходов богатейшего купчины Седрика – к Гите прилагался. Хоть и не беден монастырь, а ведь потому и не беден, что все прежние настоятельницы тоже были женщины ума превеликого, выгоды своей не упускали. Вот и матушка Урсула упускать не хотела. Шутка ли! А что касаемо своенравной девчонки Гиты, так в монастыре не дома – враз рога-то пообломать можно! И подвалы темные с крысами да скелетами ради такого, чай, найдутся, и еще кое-что для-ради кроткого вразумления чадушки, благодатью Божьей обиженной. Ну, Гиты то есть.
