Стюардессы серебряно рассмеялись, а русая чудесная ангелица, тряхнув красивой косой, лежащей на ее спине как гребень игуаны, волшебно взмахнула ресницами:
– А это что за член?
И указала на меня.
– Это действительный член Географического общества, – уважительно заверил Серёга.
– А мы бортмеханика ищем, – засмеялась белокурая ангелица, подбирая голубую юбку.
– Его еще нет, но он непременно придет, – понимающе кивнул Серёга. – Раз вы здесь, значит и он придет.
Упавший в обморок солдатик очнулся. Наверное, он был атеист. Он не поверил в явление ангелиц. Он даже отмахнулся от них сухощавой рукой и быстро-быстро залопотал, автоматически стараясь понравиться: «Ну, это… Солдатик на верхней полке… Ну, едет в общем купе, полка верхняя… Ноги свесил, смеется: как вы там, интеллигентная дама внизу? А дама отмахивается и тоже смеется: носки-то ты меняешь, солдатик? А он одно твердит: только на водку».
Отлепетав, несчастный вновь отключился.
– Долбан, – грубо сказал Кислюк.
– А где ты так язык изучил? – серебряным голоском спросила русая стюардесса.
– Неустанный упорный труд. – Голубые глаза Серёги вспыхнули опасным огнем. – Дальние путешествия, неожиданные встречи. – Он намеренно путал слова русские и английские. – Языки, они как окна в мир. – Серёга прямо дышал на стюардесс голубым пламенем. – Английский язык это широкое окно в мир. А вот селькупский язык – окно узкое. Зато, зная селькупский язык, можно чувствовать себя человеком хоть в Нигерии, хоть в Уганде. Я так скажу, – удачно финишировал Серёга. – Человек без языка, как правило, придурок.
Все взглянули на Кислюка, и сержант автоматически тронул рукой специальные выводы большой интеллектуальной машины. Но стрелка вольтметра и сейчас не дрогнула. Только в настежь распахнутое окно, широкое, как русский язык, вливались запахи душного курильского лета. Над желто-зелеными фумарольными полями пылал закат, в нем дымилось кудрявое облачко, нежное, как овечка.
Удачный закат. Поразительно удачный закат.
Ничего лучшего придумать было попросту невозможно.
Я физически ощущал, как оттаивают наши сердца. И выпестыши это ощущали, и стюардессы, потому что белокурая ангелица спросила: «А это что?» – и легонько постучала пальчиком по стеклу вольтметра.
Стрелку мгновенно зашкалило.
– Вам непременно надо языками заняться, – обрадовался Серёга.
И добавил несколько неожиданно: «С такими ногами вам любой язык по зубам».
Русая ангелица тоже протянула пальчик, и стрелка вольтметра чуть не подбросила сержанта, сидящего на полу. Он походил на гуся, которому не удалось спасти Рим. И еще его тревожило то, что в присутствии стюардесс тихие солдатики осмелели.
– Если по правде, – задумчиво заметил Серёга, – языки удобнее изучать во сне.
Это заявление заинтересовало всех: солдатиков (солдат спит, служба идет), выпестышей (поспать им всегда хотелось), стюардесс (не знаю, о чем они подумали), даже сержант Кислюк проявил интерес: «Как это – во сне?»
– А вот так, – строго, как профессор, объяснил Серёга, снова пыхнув на ангелиц голубым пламенем. – Надеваешь наушники, включаешь магнитофон и заваливаешься спать. Лучше вдвоем для снятия напряжения. Пленка крутится, ты отдыхаешь, а мозг работает, впитывает каждое слово. Две ночи… – покосился он на стюардесс. – Нет, лучше три… И разговаривай потом хоть всю жизнь…
Солнечный луч.
Облачко над вулканом.
Солдатики оттащили ИЛ-14 с взлетной полосы, бортмеханик чокался с Кислюком, а охрана аэродрома, обходя поле, давно уже наткнулась на его скромную могилку. Никто в гибель сержанта не поверил, но отыскать его в тот вечер охране не удалось. Да и не могли они его отыскать. Сержант Кислюк тихо, как тот самый гусь, сидел на полу барака и иногда тайком, стараясь действовать как можно незаметнее, касался толстым натруженным пальцем специального вывода Серёгиной интеллектуальной машины. Но стрелка не двигалась, и сержант мрачнел на глазах. Он же чувствовал: он мыслит. Он никак не мог не мыслить, потому что смотрел в этот момент на ангелиц. Мрачный мыслящий тростник в военно-полевой форме.
– Прошу всех встать! – попросил Серёга.
Это было так неожиданно, что даже стюардессы встали.
– «Боже, Царя храни!.. – уверенно начал Серёга, и, как это ни удивительно, выпестыши его поддержали. – Сильный, державный, царствуй во славу, во славу нам…»
Сержант Кислюк совсем опупел. Он никак не ожидал, что в современных ПТУ так сильны монархические настроения. К тому же, к стыду своему, он не смог встать. Судя по его глазам, он стоял лежа.
– «Царствуй на страх врагам, Царь православный! Боже, Царя храни…»
От стюардесс исходило чудесное сияние. Такое же сияние полыхало над Серёгой, зажглись робкие глаза солдатиков, вытянулись во весь рост пэтэушники Миша и Коля. Зазубренная коса русой стюардессы действительно лежала на ее спине как гребень игуаны. А светлые локоны ее небесной подруги светились как серебряная корона. Стены барака широко раздвинулись, они объяли весь мир. Барак был солнечным ковчегом, на котором только мы и могли спастись.
«Останься дома! Останься дома! Целой жизни не хватит на постижение чудес, которые здесь таятся!» – уговаривал когда-то Рембрандт одного из своих учеников, возжелавшего оставить родину.
Странно. Диму Савицкого уговаривал не Рембрандт, а Рафаэль.
И совсем не для того, чтобы Дима остался дома.
Пуская из глаз густое голубое пламя, Серёга убеждал нас заняться языками. «И нечего ночи ждать, – убеждал он. – Прямо сейчас возляжем на нарах». Он, конечно, имел в виду стюардесс, поскольку солдатики, сержант Кислюк и оба выпестыша уже лежали. «Языки это свобода. Языки это выход на международные линии, – добивал он стюардесс. – Я наушники специально настрою. Вы у меня как мышики уснете, а утром – привет! Вот мы все тут, эбаут плиз! А солдатики, – строго добавил он, – отправятся в миротворческие силы». Страстно поцокав языком, он вспомнил и обо мне: «А ты диссертацию защитишь. Об особенностях языка Муму и Герасима. Или о расовых предрассудках у питекантропов».
Закат. Тень вулкана.
Хор жаб. Первые звезды.
Зубчатая коса на спине ангелицы.
Прекрасное название для повести: «Если бы ты никогда не носила одежд».
Герой такой повести не прятался бы в бамбуках. Если бы кто-то наладил лыжи к его жене, он нашел бы нетривиальный способ укоротить эти лыжи. Если любимая журчит, присев рядом в травке, это не падение, это знак величайшего доверия, не морду воротить надо, а гордиться. Настоящий ковчег строят не для походов в чужие порты. Счастье должно кипеть на самом ковчеге, и швартоварться он должен у родных берегов. Любая из ангелиц для любого из нас могла стать ковчегом. Спасительным и спасающим. Ведь часть своей жизни они проводили в небе.
Как птицы и самолеты.
Я позже узнал, что русая стюардесса с зазубренной косой, лежавшей на ее спине как гребень игуаны, сгорела в самолете где-то над Хабаровском. Я узнал об этом через несколько лет. Случайно. Успела она изучить языки? Помнила барак, затерянный где-то на подошве вулкана Менделеева? Проходя сквозь облачность, часто накрывающую Охотское море, вспоминала ли она о нашем бараке? Кто провожал ее в воздух, в котором она, как птицы и самолеты, проводила часть жизни?
«Останься! Останься дома!»
Последние пыльные лучи солнца.
Японская желтая бумага со странным запахом.
Доисторические рисунки на облупившейся стене.
И голос, полный благодати: «Боже, Царя храни! Славному долги дай на земли, дай на земли… Гордых смотрителю, слабых хранителю, всех утешителю все ниспошли…» Правда, это Серёга пел уже на следующий день, когда настоящие погранцы, а не обслуга аэродрома, вели его по металлической лесенке на последний уходящий с острова борт. Причины были простые. Утром, на свежую голову, покоренный Серёгой сержант Кислюк решил прокатить его на бензовозе и перевернул заправочную машину прямо на полосе. Патруль забрал обоих, причем сержанту для устрашения была показана его условная могилка. А начальство заставы приняло экстренное решение выдворить активного практиканта-геолога Серёгу С. с острова. «О, провидение, благословение нам ниспошли…» – гордо вел Серёга, поднимаясь навстречу счастливым ангелицам, несколько утомленным нашими ночными занятиями. – К благу стремление, счастье, смирение, в скорби терпение дай на земли…»
Вместе с Серегой поднимались на борт самолета японские браконьеры, изловленные пограничниками в советских территориальных водах. На материке их должны были судить, но Серёга успешно отвлекал японцев от мрачных мыслей. С одним из браконьеров он успел даже обменяться значками. На груди улыбчивого растерянного японца алел комсомольский значок. Забрав всех, ИЛ-14 взревел, прогрохотал по дырчатым листам рулежки и круто взмыл в небо.
